-  Похоже на то, что придется тебе, Рагнарссон, выбирать, - сказал он Харальду, отдыхавшему рядом на палубе. - Хререк конунг - великий воин и могучий правитель. Я не стал бы с ним ссориться, если бы это зависело от меня. Но и молодой Вади конунг тоже непрост, раз уж он Хререка заставил с собой считаться. Это верно, в море от него толку немного, но если хотя бы у половины его ярлов такие же волчьи глаза, как у этого… как его… Зи… Зу…

    -  Замятни, - подсказал Харальд. Словенская речь казалась ему очень трудной, но не пристало сыну Лодброка смущаться и отступать, и он мало-помалу ее постигал.

    -  Вот, вот, - обрадовался Эгиль. - У того, который хотел забрать у Щетины меч, но не совладал.

    -  То-то и оно, - проговорил Харальд задумчиво. - Глаза у него и впрямь волчьи, а меч отнять не сумел.

    Известие о разладе между гардскими конунгами ошеломило его не меньше, чем прочих посольских, а может, даже и больше. Твердислав или хотя бы тот же Сувор по крайней мере подспудно ожидали подобного. Харальд, полтора месяца назад ни сном ни духом не ведавший о припасенном для него судьбой путешествии, Ладогу себе представлял гораздо более смутно, чем, к примеру, Эофорвик в стране англов, где уже не первый год сидел правителем его старший брат Ивар. И, отправляясь в Гардарики, совсем не собирался начинать с важных решений. Ему никогда еще не приходилось повелевать воинами и делать выбор, от которого столь многое зависело. Отец отправил его сюда возглавить датчан, которых по условиям замирения обещали отпустить на свободу. С этим он был готов справиться и верил - случись какая незадача, Эгиль даст ему разумный совет. В том, что касалось воинов и сражений, Эгиль знал все. Но от кого ждать подмоги, когда приходится сравнивать конунгов и предугадывать, за кем останется власть?..

    «Вот так, - сказал он себе, - и становятся из мальчишек вождями. Ты должен был знать, что Рагнар конунг уже немолод и не пойдет завоевывать для тебя страну, как для Бьерна, Сигурда, Хальвдана и других братьев. Младшему сыну всегда приходится самому прокладывать себе путь…»

    Вслух же он сказал Эгилю берсерку:

    -  Если придется выбирать, я поступлю так, чтобы отец был мною доволен.

    Когда остановились на ночлег и стали готовить ужин, Харальд подошел к боярину Твердиславу:

    -  Как я посмотрю, твои люди сидят у одних костров, а люди Сувора ярла - у других. И я еще дома заметил, что вы с ним друг друга не особенно жалуете. Это оттого, что он служит своему конунгу, а ты - своему?

    Харальд часто приходил к Пеньку на корабль и разговаривал с ним. Боярин сперва видел в этом лишь честь для своего князя. И то правда, с кем беседовать знатному заложнику, набираясь ума, если не со старшим в посольстве?.. Потом понял - мальчишка стал нравиться ему. Даже чем-то напомнил оставшегося в Ладоге сына. Где теперь сыночек?.. Сидит дома, батюшку ждет? Или с Вадимом утек?..

    Вольгастовы варяги, быть может, знали про это, но он спрашивать их не стал.

    И Твердята, лелея сидевшую в сердце занозу, открыл молодому датчанину то, что нипочем не поведал бы человеку вовсе стороннему.

    -  Мне Сувора, - нахмурился он, - с молодых лет любить не за что. Помнишь, свистом я разговаривал? А где выучился, сказать? У мерян, лесного народа, науку перенял. Я ведь у них три года пленником прожил, юнцом еще. В самой крепи лесной, и захочешь, а не сбежишь. Все сердце по невестушке, красавице, изболелось. Каждую ночь снилось: сдумала - не вернусь, за другого пошла…

    -  А она? - спросил Харальд.