|
Время от времени какой-нибудь из них удавалось вырвать кусок, и удачливая птица спешила с ним прочь, а все остальные с оглушительным гомоном неслись отнимать. Известное дело - в чужом рту кусок слаще. Вот так и случилось, что плотный клубок орущих, сцепившихся, молотящих крыльями хищниц пронесся как раз над тем местом, где только что сравнивали мечи Замятня и Сувор. Беглянка была настигнута и под градом ударов не возмогла удержать лакомую добычу: разинула клюв оборониться, и на каменный берег между двоими бойцами влажно шлепнулся кусок мертвечины.
Это был тюлений глаз, который жадные птицы, дорвавшиеся до падали, так и не дали друг дружке выклевать сразу, а только разодрали глазницу и вытащили когда-то зрячий комок. Теперь, изувеченный клювами и помутневший, он лежал под ногами людей и, казалось, все еще смотрел. И люди невольно качнулись прочь, и многим подумалось о богах, посылавших предостережение смертным. Твердислав не стал дожидаться, пока кто-нибудь вслух истолкует знамение. - Ты!.. - поднявшись с травы, прикрикнул он на Сувора. - Что затеял, смотреть срам!.. На ночь глядя мечом размахивать, чаек пугать!.. Уймись от греха!.. А самому куда как некстати вспомнился утопленник, всплывший перед носом корабля как раз когда они подходили к Роскильде. И вновь стало муторно на душе. Хотя вроде бы и добром завершилось посольство, и с Рагнаром такое замирение отговорили, на которое даже надеяться не приходилось… У западной оконечности Котлина острова возвращавшееся посольство встретили боевые корабли из числа морской стражи, поставленной князем Рюриком. Лодьи сблизились, и на Твердиславово судно перебрался молодой воевода. - Гой еси, государь Твердислав Радонежич, - поклонился он боярину Пеньку. - Поздорову ли возвращаешься? Он, конечно, видел датский корабль, мирно качавшийся рядом с ладожскими лодьями, но кто и зачем шел на том корабле, знать не мог. Воеводу этого, Вольгаста, Твердислав не любил. И за молодость - ему бы только мечтать о посвящении в кмети, а он уже воевода, мыслимое ли дело?.. - и за то, что с Рюриком из-за моря пришел, и за то, что был Вольгаст, как ни крути, храбр и толков. Боярин заложил руки за пояс: - И ты здрав буди, Вольгаст. А о том, поздорову ли возвращаюсь, про то князю своему Вадиму сказывать стану. - Ну добро… - усмехнулся варяг. - До Ладоги вас проводим, уж ты, Пенек, не серчай. И, не спрашивая позволения, пошел мимо Твердяты на корму - перемолвиться с боярином Сувором. Корабли стояли борт в борт, гребцы разговаривали. Люди Вольгаста наперебой расспрашивали о Роскильде, в котором никто из них не бывал, посольские узнавали об оставшейся дома родне. Твердята, ожидавший, когда наконец уберется варяг, помимо желания слушал их разговоры. И вот так вышло, что он далеко не первым среди своих людей услышал весть, которая успела уже перестать быть новостью для ладожан, но все равно висела над головами, как туча. Князь Вадим рассорился с князем-варягом. Совсем рассорился. Так, что тесен оказался для двоих богатый Ладожский Стол… В обиду встало Вадиму, что после побед над датчанами стали люди вперед него воздавать Рюрику честь. Особо же молодые, жаждущие попытать счастья в боях, добыть скорую славу. Где ж им упомнить, что это он, Вадим, а прежде него Вадимовы дед и отец, хранили город крепкой рукою, без счета раз выгоняли вторгавшихся, отстраивали после пожаров!.. Они - а не находники из-за моря!.. Начался разлад, как водится, с мелочей, а завершился хорошо что не кровью. Вздумал Рюрик отрешить ижорское племя от дани, наложенной еще дедом Вадима. |
