-  Ошибаешься, - покачал головой Харальд. - Были. Конечно, не такие, как здесь, но человек со слабым животом не смог бы ходить и разговаривать, как это делал ты. И знаешь, почему? Потому что у тебя было важное дело. Ты готовился беседовать с конунгом и даже не заметил, что в фиорде довольно сильно качало.

    Тут боярин Твердята понял, что погиб окончательно. У него больше не было важного дела. То есть было, понятно, - держать перед светлыми князьями ответ о великом посольстве, о том, как склонял - и склонил ведь! - грозного Рагнара к замирению, да в знак вечного мира привез им почетным заложником его меньшого сынишку… Твердята уже пробовал сосредотачивать мысли на том, как вернется и встанет перед Вадимом и Рюриком. Не помогало. Или помогало, но совсем ненадолго. Наверное, потому, что до Ладоги - какое там, даже до Невского Устья!.. - еще оставались седмицы пути, и загодя собирать волю в кулак никакой необходимости не было.

    Морская болезнь не только терзает тело, она еще и гнетет душу, искореняя высокомерие и стыдливость. Когда то и дело выворачивается наизнанку желудок, тут уж не до гордости. Твердислав поднял больные глаза на сына конунга, сидевшего на скамейке гребца, точно у себя дома, и сипло сказал:

    -  Я думал, вы, датчане, и знать-то не знаете, как море бьет…

    -  Мы, дети Рагнара, и правда не знаем, - улыбнулся Харальд. - Эгир и Ньерд чтят нашего отца и даруют нам свое благословение. Но к другим людям море совсем не так дружелюбно, и те выдумывают разные способы, как с ним поладить. Рагнар конунг говорил мне, что нам с братьями следует знать эти способы, поскольку вождь должен заботиться о своих подданных… и о друзьях, которым тоже порой приходится туго.

    -  Какие же это способы?.. - чувствуя мерзкое шевеление нутра, спросил Твердислав.

    -  Я слышал, как ты напевал про себя, умываясь во дворе на другой день после тинга, - сказал Харальд. - Я еще подумал, что люди, должно быть, не врут, говоря, что великие воины не обделены от богов никакими умениями. Редко бывает, что герою хорошо дается всего одно дело, а остальные валятся из рук. Ты не припомнишь, о чем пел тогда во дворе?

    -  Нет, - прикрыл глаза Твердята. - Не припомню…

    -  Ну тогда спой любую другую песню, которая тебе нравится.

    Что касается умений, то тут Харальд нисколько не ошибался. Пенек с молодых лет водил дружбу со звонкими гуслями и пел так, что люди заслушивались. Правда, те времена давно миновали; Твердята, ставший седобородым и важным, считал, что часто петь ему уже не по чину. И лишь изредка радовал побратимов, когда те сходились в княжеской гриднице.

    Он сказал себе, что докажет Сувору и варягам, а заодно и мальчишке, - еще не настал день, когда на него, Твердяту, будут смотреть с жалостью и пренебрежением. Он воодушевился и предложил Харальду:

    -  Лучше я покажу тебе, каким удивительным способом разговаривают отдаленные племена моей страны, у которых почти никто не бывал. Вот слушай, сейчас я скажу: «сын вождя едет к нам в гости на большой лодке…»

    -  На корабле, - поправил Харальд, решив, что боярин подзабыл датское слово.

    -  На лодке, - повторил Твердята. - Этот народ живет далеко от моря, в чаще лесов. Там от века не видели корабля и не знают для него имени.

    Сын Рагнара внимательно смотрел на него, наверняка думая, что и ему, может быть, когда-нибудь доведется путешествовать по лесам и беседовать со странным народом, никогда не видевшим моря. Твердята же набрал побольше воздуха в грудь, поднес к губам пальцы… и засвистел.