«Я хочу, чтобы ты был рядом с моим сыном, если ему не повезет в Гардарики», - сказал Эгилю конунг. Медвежья Лапа тотчас подозвал молоденькую рабыню, делившую с ним ложе, и велел перенести свое одеяло на вендский корабль. Теперь, наверное, девушка горевала, лишившись могучего покровителя, и вовсю грозила его именем молодым воинам, желающим утешить красавицу. Эгиль был, может, и сед, но легок на подъем, как не всякий мальчишка. Кроме волчьего одеяла, кое-какой одежды и великолепнейшего оружия, у него не было имущества, способного привязать к месту. А женой и детьми он так и не обзавелся.

    Харадьд подумал о том, что его отец никогда не отмахивался от советов старого берсерка.

    -  Значит, - спросил он, - ты полагаешь, что эти корабли мало уступают кораблям конунга, хотя и не особенно похожи на них?

    -  Полагаю, - кивнул Эгиль. - И не вижу причины, почему бы тебе не убедиться в том самому.

    Харальд нахмурился, недовольный, что сам не додумался до такой простой вещи. Однако на ближайшей стоянке он заявил Сувору и Твердяте, что хочет одолеть следующий переход на их корабле:

    -  Надо же мне как следует познакомиться с вами и начать учить гардский язык!

    Ладожским боярам ничего не оставалось, как только пригласить его подняться по сходням, и Эгиль взошел на вендскую палубу вместе с ним. Когда же корабли выбрали якоря и открытое море вновь закачало свою колыбель, Харальд отправился на корму, где по обыкновению сидел у правила Сувор Щетина.

    -  Сувор ярл, - сказал молодой викинг, - не дашь ли ты мне испробовать, хорошо ли твой корабль слушается руля?

    Боярин чуть не спросил его, а случалось ли ему когда-нибудь править боевым кораблем, да еще на таком свежем ветру. Однако вовремя спохватился, подумав: сын Лодброка, почти наверняка выросший в море, чего доброго еще и обидится.

    -  А испробуй, - ответил он и слез с высокого кормового сиденья, позволявшего смотреть вдаль поверх голов людей, снующих на палубе.

    Харальд пробежал пальцами по правилу, вырезанному в виде головы змея, держащего в зубах рукоять. Ладонь ощутила трепет рулевого весла, погруженного в воду. Харальд чуть заметно качнул его туда-сюда и прислушался к тому, как оно отзывалось. В глазницы змеиной головки были вставлены прозрачные бусины, горевшие на солнце красным огнем.

    -  У вас, - спросил Харальд Сувора, - тоже рассказывают про чудовище, окружившее собой всю населенную землю?

    Чудовище, о котором он говорил, звалось Йормунгандом Мировым Змеем и доводилось родным сыном Локи, хитрейшему из богов. Однако не годится, находясь посреди моря, величать по имени злейшего врага мореплавателей. А ну возьмет и высунет голову из воды, услышав, что о нем говорят!

    -  У нас рассказывают про Сосуна, отнимавшего у людей дождь, - ответил боярин.

    Харальд отлично справлялся с норовистым и чувствительным судном, шедшим вдобавок под полностью развернутым парусом, и Сувор чувствовал ревность. Так бывает, когда привыкаешь к тому, что конь, лодка или оружие слушаются только тебя одного - и вдруг выясняешь: кто-то - да притом мальчишка, зеленый юнец! - управляется с ними ничуть не хуже тебя. Вот так запросто берет в руки правило, отполированное твоими ладонями, влезает на сиденье, нагретое теплом твоей плоти, и предатель-корабль подчиняется ему радостно и охотно, так, словно не ты, а он здесь годы провел!.