Девушка откинулась на спинку кресла и прикрыла внезапно наполнившиеся слезами глаза. Некоторое время она не могла даже думать, но постепенно бешено колотившееся сердце успокоилось, и она поняла, что способна здраво рассуждать. Тогда она перебралась в кресло у стола, налила вина и, потягивая его, попыталась припомнить увиденное.

…Полдень. Изливающее бешеный жар солнце золотым шаром повисло в середине небосклона. В пронзительно голубом небе не виднелось ни облачка. Справа и слева бесновалась пестрая, словно обезумевшая, толпа. На фоне мрачных башен королевского дворца возвышался помост, а на нем, почти у самого края,— Пыточный Столб.

Перед столбом стоял облаченный в доспехи Север при полном вооружении. Однако выглядел он просто ужасно. Весь израненный и окровавленный, он едва держался на ногах. И все-таки враги его боялись, потому что руки и ноги пленника сковывали кандалы, а за спиной и по бокам Вожака толпились латники в надраенных до зеркального блеска доспехах.

Перед помостом стояла карета, запряженная восьмериком, и Соня сразу узнала ее, равно как и отвратительных старух, согнутых и сморщенных неисчислимой бездной прожитых лет. Одна из них держала в руках вожжи, а вторая, в которой воительница только по горбу признала себя,— уложенный кольцами хлыст. Толпа ревела, и ни один из персонажей картины не двигался…

Соня задумалась. Все, что сейчас всплыло в памяти, вплоть до мельчайших подробностей она видела в городе. Все это существовало на самом деле: и дворец, и помост с Пыточным Столбом на Площади Казней. Она узнала и коней, и карету, и людей, и Севера… Разве что себя с Ганой впервые увидела со стороны.

И в то же время все выглядело каким-то неестественным. Ослепительно яркое солнце висело в неправдоподобно глубокой лазури небес. Толпа казалась слишком пестрой, а ее восторг выглядел наигранным, словно сборище неумелых балаганных лицедеев пыталось перекричать друг друга. Золоченые латы стражников никогда так не блестели, а ее карета окована бронзой, но никак не золотом, сиявшим едва ли не ярче солнца. Кони же, быстрые и выносливые, но всего лишь кони, показались ей просто демонами. Старухи выглядели стократ отвратительнее, чем ставшее уже привычным отражение в зеркале. Хлыст в ее ладони…

Обычно Гана правила каретой, но, видно, на этот раз Соня лишь на время передала подруге вожжи, чтобы проститься с Севером, а хлыст так и остался у нее в руке. И наконец, Вожак. Казалось, все его тело — сплошная рана. Он едва держался на ногах, и, быть может, только гордость и сила воли не позволяли ему упасть.

Она вновь почувствовала, что вот-вот расплачется, и закрыла лицо ладонью, словно надеялась таким образом заставить подбородок и губы не дрожать. Как ни странно, это помогло. Соня глубоко вздохнула и сделала еще глоток. Так что же все-таки она увидела, и есть ли в этой преувеличенно яркой картинке хоть какой-то смысл?

Ясно, что это завтрашний день, а время — непосредственно перед казнью. Означает ли это хоть что-нибудь? Если все ей лишь почудилось, тогда все ясно: она просто увидела то, чего больше всего боится,— сцену прощания. Прощания навсегда… Но если нет? Тогда что все это означает? Не то ли, что она должна успеть что-то сделать до начала казни? Судя по всему, так оно и есть.

Но что это дает ей? На казнь она, конечно, придет — Уру пришлет за ней. Но что из того? Что она должна сделать? Остановиться рядом с ним? Но зачем? Чтобы просто попрощаться? Или что-то сказать ему, или что-то от него услышать?

И этот невыносимый блеск во всем! Солнце пылает в небе, как расплавленное золото, а доспехи и кованая окантовка кареты слепят бликами! Но ведь… Соня наморщила лоб, припоминая. Да, все правильно. Карета украшена бронзовыми накладками, а на латах стражников она ни разу не видела позолоты.