|
— Начинается! — Эжен Оливье просиял. Жанна вновь стояла рядом. — Я очень прошу тишины, настоящей тишины! — Ларошжаклен, которого Эжен Оливье еще не видел среди собравшихся, влез на самый верх шаткого сооружения. — Нас здесь больше пяти с половиной сотен человек, и если не получится добиться хоть какой то слышимости, то мы собрались в таком количестве абсолютно зря. Микрофонов тут нету. На мгновение толпа зашелестела еще сильней, словно под пробежавшим ветром. Но очень скоро волнение спало и вправду сделалось довольно тихо. — Да, во избежание кривотолков! — София подняла руку. — Никаких арабов здесь нет. Этот человек — наш временный союзник из России, Слободан Кнежевич. — Ни фига себе гад с наворотом, — шепнула Жанна на ухо Эжену Оливье. Глаза ее сделались совершенно круглыми. — Из России! Это, что ли, там, где сарацин в резервациях держат? — Ну, не знаю насчет резерваций, — шепнул в ответ Эжен Оливье. — Но у власти там уж наверное не они, раз Россия для гадов — Дар аль Харб , или, как в газетах пишут, «государство кафир». На душе немного отлегло. Никакой он, значит, не Ахмад и не Салих, а нормальный русский шпион. Только… почему же он смотрел тогда с такой злобой? — С нами сегодня собрались люди от христианских общин, — продолжил Ларошжаклен. — У них главный — преподобный отец Лотар, простите, что уж я так по простому, но если я правильно понял, все окончательные решения — за Вами? — Временно, — отозвался священник. — Только временно. Грядущим летом предполагались выборы епископа Парижского. Но, насколько я понимаю, у нас нет сейчас возможности ждать его назначения. — Ни единого дня, быть может, счет пошел на часы. Итак, нам достоверно известно, что в Париже грядут перемены. Они касаются в равной мере и нас и катакомбников, их даже, пожалуй, больше. — Ларошжаклен замолчал на мгновение, и Эжен Оливье всеми жилками ощутил, что как раз сейчас и будет сказано самое важное, очень страшное, быть может. — Власти решили положить конец гетто. Тишина, которую только что старательно поддерживали, вспыхнула и поглотила толпу. Лишних разъяснений не требовалось, все, решительно все было ясным. — Спокойствие, друзья! — Бриссевилю было трудно повышать голос, и он воспользовался чем то вроде рупора, сооруженного молотком из кофейной жестянки. Неужели правда, стучало в висках Эжена Оливье, неужели правда?… Правда, отвечал странный холод в груди. — Если терять совсем нечего, значит, уже можно приобретать. Пришел час показать им, что они пока еще не единственные хозяева этого города. Кто— то показал поднятою рукой, что хочет говорить. — Если это мятеж, то есть ли в нем смысл? — Говорившего с горечью парня Эжен Оливье знал только в лицо. — Нет, Бриссевиль, я не против, думаю, никто не против. Все равно без гетто подполью не жить в Париже. Только я все не возьму в толк, что мы можем выиграть, кроме смерти? — Быть может, когда начнется сумятица, нам удастся вывести подземельями из города тех, кто в гетто, — теперь говорил Ларошжаклен. — Мятеж подтолкнет неверящих в грядущую резню. Для их эвакуации будут сформированы пять отрядов. В то время как остальные… — Но где?! Откуда мы выступим? — воскликнул кто то ближе к тупику платформы. — В Париже есть одно только место, которое можно удержать сколь нибудь долго с наименьшими потерями, — звучный голос Ларошжаклена легко несся над толпой. — Только одно, но будто нарочно для этого придуманное. Его и легче всего захватить, не придется драться за каждый дом. Ну и некому из сарацин будет особо путаться у нас под ногами. Жилых домов ведь почти нет, одни учреждения. Если выступить ночью, довольно будет всего навсего перебить охрану. |
