|
Дважды ее рот открывался и закрывался, в то время как лицо оставалось таким же безжизненным и невыразительным, как у слабоумной или у рыбы. Потом, слегка глотнув воздуха, она сказала: – Я солгала тебе, варвар. Я встречалась здесь с Гваэевым пажом Ховисом. Не один раз. – Тогда почему ты не предупредила меня, девчонка? – спросил Фафхрд. – Ты, что, думала, что я буду порицать тебя за твою безнравственность, словно какой нибудь седобородый горожанин? Или ты совсем не ценишь своих мужчин, Фриска? – О, не упрекай меня, – с несчастным видом попросила девушка. – Пожалуйста, не упрекай меня. Фафхрд похлопал ее по плечу. – Ну, ну, – сказал он. – Я забыл, что тебя недавно пытали, и ты вряд ли сейчас в состоянии помнить обо всем. Идем. Едва они успели пройти дюжину шагов, как Фриска начала одновременно вздрагивать и всхлипывать в быстро нарастающем крещендо. Потом она повернулась и бросилась обратно с криком: – Ховис! Ховис, прости меня! Фафхрд поймал ее прежде, чем она успела сделать три шага. Он снова встряхнул девушку, а когда это не остановило ее всхлипываний, свободной рукой закатил две пощечины, заставив ее голову слегка качнуться. Она тупо уставилась на Северянина. Он сказал ей, отнюдь не свирепо, а скорее угрюмо: – Фриска, я должен сказать тебе, что Ховис сейчас находится там, где твои слова и слезы его никогда уже больше не тронут. Он мертв. Этому уже не поможешь. И я убил его. Этого тоже нельзя изменить. Но ты еще жива. Ты можешь спрятаться от Хасьярла. И наконец, веришь ты в это или нет, можешь бежать со мной из Квармалла. А теперь идем, и не надо оглядываться. Она слепо повиновалась, и лишь самый слабый из всех стонов, какие только бывают, вырвался из ее груди. *** Серый Мышелов с наслаждением потянулся на черной с проседью медвежьей шкуре, брошенной на пол чулана. Потом приподнялся на локте, нашел ожерелье из черных жемчужин, украденное им у Гваэя, и в бледном холодном свете висящего сверху единственного факела примерил его на грудь Ививис. Как и предполагалось, жемчужины выглядели прекрасно. Он начал застегивать ожерелье на шее у девушки. – Нет, Мышелов, – лениво запротестовала она. – Это пробуждает неприятные воспоминания. Он не стал настаивать, откинулся назад на шкуру и беспечно сказал: – Ах, какой же я счастливый человек, Ививис. У меня есть ты, и у меня есть хозяин, который хоть и утомляет меня слегка своим колдовством и своими бесконечными тихими разговорами, однако кажется достаточно безвредным типом, и его, уж конечно, гораздо легче вынести, чем его братца Хасьярла, если хоть половина того, что я слышал об этом последнем, – правда. Голос Ививис оживился. – Ты считаешь Гваэя безвредным? И более добрым, чем Хасьярл? О ля ля, какие странные представления. Да ведь всего неделю назад он призвал к себе мою дорогую, ныне покойную, подругу, Дивис, которая была тогда его любимой наложницей, и, сказав ей, что это ожерелье из соответствующих камней, повесил ей на шею изумрудную гадюку, укус которой неизбежно приносит смерть. Мышелов повернул голову и уставился на Ививис. – А почему Гваэй сделал это? – спросил он. В ответ она безучастно посмотрела на него и недоуменно сказала: – Ну как же, да просто так, конечно. Все знают, что у него такая привычка. Мышелов сказал: – Ты имеешь в виду, что вместо того, чтобы объявить ей: «Ты мне надоела», он предпочел убить ее? Ививис кивнула. – Мне кажется, Гваэй так же не может оскорбить чувства человека, отвергнув его, как не может кричать. – А что, лучше быть убитым, чем отвергнутым? – простодушно спросил Мышелов. – Нет, но чувства Гваэя будут меньше оскорблены, если он убьет, чем если он отвергнет. |
