|
*** Гваэй томно хлопнул в свои белые, прекрасно ухоженные ладони и легким кивком показал ожидающим рабам, что они могут унести блюда с низкого стола. Принц лениво откинулся в глубоком, мягком кресле и из под полуприкрытых век на мгновение взглянул на своего сотрапезника, прежде чем начать говорить. Его брат Хасьярл, сидевший по другую сторону стола, был далеко не в лучшем настроении. Но Хасьярл вообще редко испытывал что либо, кроме раздражения или гнева, а чаще всего был просто угрюмым и злобным. Причиной этого служило, наверное, то, что Хасьярл был необыкновенно уродлив, и нрав уподобился телу; а возможно, все было как раз наоборот. Гваэю были безразличны обе теории: он знал только, что все, что его память говорила о Хасьярле, подтвердилось после одного единственного взгляда; и он снова осознал всю горечь того, как велика была его ненависть к своему брату. Однако Гваэй заговорил мягко, низким, приятным голосом: – Ну что ж, Брат, может, нам сыграть в шахматы, эту дьявольскую игру, которая, как говорят, существует во всех мирах? Это даст тебе шанс снова восторжествовать надо мной. Ты всегда выигрываешь в шахматы, кроме тех случаев, когда сдаешься. Ну что, приказать, чтобы нам поставили доску? Затем он вкрадчиво добавил: «Я дам тебе пешку форы!» и чуть приподнял руку, словно собираясь снова хлопнуть в ладоши, чтобы его предложение могло быть выполнено. Хлыстом, который был привязан к запястью, Хасьярл стегнул ближайшего к нему раба по лицу и молча указал на массивную и богато украшенную шахматную доску, стоящую в другом конце комнаты. Это было очень типично для Хасьярла. Он был человеком действия и не любил произносить много слов, по крайней мере вдали от своей собственной территории. Кроме того. Хасьярл был в отвратительном настроении. Флиндах оторвал его от наиболее интересного и возбуждающего развлечения: пытки! «И для чего?» – думал Хасьярл. Чтобы играть в шахматы с самодовольным братцем, сидеть и смотреть на его смазливое личико, есть пищу, которая, без всякого сомнения, расстроит желудок; ждать результатов составления гороскопа, которые он уже знал – знал уже в течение многих лет; и, наконец, чтобы быть вынужденным улыбаться, глядя в ужасные, с кровавыми белками глаза его отца, единственные в Квармалле, не считая глаза Флиндаха, и поднимать тост за правящий дом Квармалла, желая ему благополучия в следующем году. Все это было как нельзя более отвратительно, и Хасьярл недвусмысленно это показывал. Раб, на лице которого быстро вздувался кровавый рубец, осторожно просунул шахматную доску между двумя братьями. Другой раб аккуратно расставил фигуры по клеткам, и Гваэй улыбнулся; ему пришел в голову план, как можно досадить брату. Как обычно, он выбрал черные фигуры и наметил гамбит, от которого, как он знал, его жадный соперник не в силах будет отказаться; гамбит, на который Хасьярл согласится к своей погибели. Хасьярл угрюмо откинулся назад в кресле и сложил руки на груди. – Мне бы следовало заставить тебя играть белыми, – пожаловался он. – Я знаю те презренные штучки, которые ты можешь выделывать с черными камешками – я видел, как ты, еще бледным, как девочка, ребенком швырял их по воздуху, чтобы напугать какое нибудь рабское отродье. Как я узнаю, что ты не жульничаешь и не двигаешь свои фигуры без помощи пальцев, пока я сижу в глубокой задумчивости? Гваэй мягко ответил: – Моя презренная власть, как ты очень справедливо окрестил ее, Брат, простирается только на куски базальта, обломки обсидиана и другие камни вулканической природы, подобающие моему более низкому уровню. А эти шахматные фигурки сделаны из гагата, Брат, который, как ты несомненно знаешь благодаря своей великой учености, есть всего лишь сорт угля, растительный материал, спрессованный до черноты, и который даже не относится к тому же самому царству, что те, очень немногие материалы, подчиненные моим мелким чарам. |
