|
Если они решат, что ты заслуживаешь снисхождения, то не убьют тебя, а лишь выклюют глаз, а быть может, и оба. Голос был чирикающий и переливчатый, и Фафхрд напрягался что есть сил, пытаясь представить себе какую то невероятно чудовищную певчую птицу. Он попробовал встать на ноги, но почувствовал, что крепко привязан к креслу. Руки и ноги у него затекли, а левое предплечье вдобавок горело и ныло. Наконец мягкий лунный свет перестал вызывать у Северянина нестерпимую боль, и он увидел, что сидит все в той же камере с зарешеченным окошком, лицом к алтарю. Рядом с ним в таком же кресле сидел связанный человек в кожаных доспехах. Однако кожаный капюшон был снят у него с головы, и по бритому черепу и крупному лицу в оспинах Фафхрд узнал в нем прославленного вора Страваса. – Тьяа, Тьяа, – курлыкали птицы. – Клюнуть в глаз. Порвать ноздрю. Между выбритыми бровями и толстыми щеками Страваса двумя безднами ужаса чернели глаза. Он снова заговорил, обращаясь в сторону алтаря: – Я вор, это верно, но и ты тоже. Боги из этого храма давно изгнаны. Их прокляло само Великое Божество. Они покинули это место много столетий назад. Кто бы ты там ни была, ты прежде всего мошенница. Каким то образом, наверное, с помощью волшебства, ты научила птиц воровать, зная, что многие из них по природе имеют пристрастие к блестящим вещицам. Они крадут, а ты забираешь их добычу себе. Ты ничем не лучше меня, который разгадал твой секрет и в свою очередь нашел способ ограбить тебя. Никакая ты не жрица, осуждающая человека на смерть за святотатство. Где люди, поклоняющиеся тебе? Где твои служители? Где твои пожертвования? Ты просто воровка! Насколько позволяли ему путы, Стравас подался вперед, словно желая добровольно броситься навстречу гибели, которая ждала его за столь смелые слова, и тут Фафхрд увидел стоящую подле Страваса фигуру, которая заставила его усомниться в том, действительно ли к нему вернулся рассудок. Это был еще один человек в кожаном капюшоне. Однако проморгавшись и внимательно вглядевшись в фигуру еще раз, он понял, что это не капюшон, а лишь небольшое забрало, а в остальном его обладатель выглядит как сокольничий в толстой куртке и громадных рукавицах. На его широком кожаном поясе висел короткий меч и свернутый аркан. Обернувшись, Фафхрд увидел такую же фигуру, стоящую и подле его кресла. Тут снова зазвучал голос с алтаря – немного более резкий и пронзительный, но все равно певучий и очень похожий на птичий. Едва он раздался, как птицы хором завопили: «Тьяа! Тьяа!» – Вот теперь ты и впрямь умрешь, причем будешь разорван в клочья. И тот, что сидит рядом с тобой, чей нечестивый орел убил Кивиса и был им убит, умрет тоже. Но вы умрете, зная, что Тьяа – это Тьяа, а я, ее жрица и воплощение – не мошенница. После этих слов Фафхрд наконец взглянул на алтарь: до сих пор он бессознательно избегал этого из сильнейшего суеверного страха и необъяснимого отвращения. Теперь лунный луч передвинулся на алтарь, освещая две каменные фигуры по его краям, похожие на горгулий. У них были женские лица, однако угрожающе согнутые руки заканчивались когтями, а за спиной виднелись сложенные крылья. Древний скульптор вырезал их с поистине дьявольским мастерством: казалось, они вот вот расправят свои каменные крылья и взлетят. А посредине алтаря, держась в углублении между изваяниями и оставаясь в тени, стояла большая черная тень с двумя полукружиями за спиной, которые вполне могли быть крыльями. Облизнув губы, Фафхрд уставился на нее; его отуманенный ядом рассудок отказывался понять, что это может быть. Но вместе с тем он почти автоматически начал работать своими длинными гибкими пальцами, пытаясь развязать путы на руках. – Знай же, глупец, – проговорила черная тень, – что божества не умирают, когда на них налагают запрет отступники жрецы, они никуда не исчезают, когда их проклинает ложное и самонадеянное божество. |
