|
То, что этого не происходит, является вопиющим преступлением, в котором виновато правительство Федеративной Республики. Да что налогоплательщики, насколько уменьшилось бы бремя для больниц и страховых компаний! Но мое предприятие называют безнравственным, а меня самого аморальным! Просто потому, что я занял эту нишу. Кто-то же должен был сделать это, иначе положение станет катастрофическим. Оно таковым уже стало. Вспомните о преступной торговле человеческими органами в Африке, Индии, Южной Америке! Там убивают и потрошат бездомных детей тысячами…
— Это невыносимо! — взорвался рыжий Таммер. Лицо слепой застыло неподвижной маской. — Дайте господину Сардону высказаться! — сказала ведущая громко. — Спасибо, милостивая фрау… Я сказал «потрошат», доктор Таммер. Там и во многих других странах криминализованные торговцы держат неправдоподобно низкую цену на органы среди беднейших из бедных, потому что безработный индус вынужден продать свою почку, чтобы прокормить жену, детей и себя самого. — Вы… — начал было Таммер. — Закройте свой рот, теперь говорю я! — жестко оборвал его Сардон. («Это просто невозможно! — сказал режиссер. — Возьми Сардона крупным планом, приятель, и оставайся на нем! Он чистое золото».) — Вы только подумайте, — продолжил Сардон, — как широко распространилась эта противозаконная торговля органами! Человеческое тело давно не свято, так сказать. Уже давно не свято! Я не торгую органами, я не устаю это повторять, я осуществляю посреднические услуги самым чистым и нравственным способом из всех возможных, господин доктор Таммер. — И получаете от этого прибыль, — проворчал Меервальд. Он, похоже, получал мрачное удовольствие от всего этого. — Конечно, я принимаю вознаграждение за свои услуги. У меня огромные расходы. Но я выполняю задачу, которую рассматриваю, если хотите, как миссию… Пратт прервала его: — Это круглый стол, господин Сардон. Вы не можете читать здесь доклады! — Еще только две минуты, уважаемая милостивая фрау. Еще только две минуты! То, что я хочу сказать, чрезвычайно важно. Нас смотрят сейчас сотни тысяч. Я имею право объяснить, почему не считаю себя подлецом, а помощником человечества. Карл Таммер засмеялся. — Смейтесь-смейтесь! — Две минуты, господин Сардон, не больше! — Спасибо, милостивая фрау. — Юрист вошел в раж. — Некоторые мечтатели, уважаемые дамы и господа, все еще оперируют такими понятиями, как народ, нация, идеология, Бог, свобода — от страха и нужды, — свобода слова и совести, демократия и справедливость. (Камера № 1 взяла его крупным планом.) — Дамы и господа, больше нет никаких наций, народов и идеологий. Нет свободы, демократии, Востока, Запада, и никаких богов нет. Есть нечто высшее. («Быстренько пробежись по лицам остальных!» — сказал режиссер женщине-монтажеру.) — Осталась только система систем, — продолжил Сардон дальше, — гигантский, невыразимо мощный, сложно устроенный, изменчивый и интернациональный доминион концернов: Ай-Би-Эм и «Сименс», Эм-Би-Би и «Тиссен», «Эйрбос индастрис», «Дюпон» и БАСФ, Эй-ти и Ти, и ДАУ «Юнион Карбайд», «Байер», «Экскон» и Ю-Эс-Стил». Это они определяют эту самую глобализацию на нашей планете! И то, что они делают, подчиняется непреложным законам рынка. Мир, дамы и господа, — это большой магазин! Мир, дамы и господа, — это деловая сделка! — Изумительно! — сказала Мира Фаберу. |
