– Мистер Питт, сэр, – объявил слуга.

Корнуоллис, уронив книгу, с удивлением и тревогой поднялся с кресла.

– Питт? В чем дело? Что случилось? Почему вы не в Дартмуре?

Томас молчал.

Помощник комиссара полиции взглянул на слугу, а потом вновь посмотрел на гостя.

– Вы ужинали? – спросил он.

Питт вдруг осознал, что не ел ничего, кроме того пирога в трактире рядом с фабрикой.

– Нет… пока не успел. – Он опустился в кресло напротив хозяина дома. – Неплохо было бы перекусить хлебом с сыром… или пирогом, если у вас есть.

Он успел соскучиться по выпечке Грейси, а жестянки с печеньем дома опустели. Служанка ничего не готовила впрок, зная, что все они уедут в отпуск.

– Принеси мистеру Питту хлеба с сыром, – распорядился Корнуоллис, – и не забудь еще сидр и кусок торта. – Затем он опять взглянул на Томаса: – Или вы предпочитаете чай?

– Спасибо, сидр отлично взбодрит меня, – ответил Питт, поудобнее устраиваясь в мягком кресле.

Слуга удалился, закрыв за собой дверь.

– Итак? – вопросительно произнес Корнуоллис, вернувшись в свое кресло с озабоченным выражением лица.

Он не был красавцем, но его выразительным чертам была присуща гармония, и чем дольше вы смотрели на него, тем более привлекательным оно казалось. Движения капитана отличала плавная уравновешенность, выработанная за долгие годы работы во флоте, когда под ногами у него постоянно покачивалась корабельная палуба.

– Возникли кое-какие проблемы в связи с парламентскими выборами, за которыми Наррэуэй и поручил мне… проследить, – стал рассказывать Томас и увидел вспышку гнева в глазах Корнуоллиса, явно вызванную тем, что Виктор Наррэуэй не предотвратил увольнения Питта с Боу-стрит. Гнев его также усиливался повторным отстранением суперинтенданта от дел в угоду мести «Узкого круга». Исчезло ощущение былой уверенности и надежности положения, и для них обоих настали тяжелые времена.

Но Корнуоллис не стал докапываться до истины. Он привык к изолированному бытию морского капитана, который должен прислушиваться к мнению подчиненных ему офицеров, но делиться с ними только практическими аспектами дел, не срываясь в откровенность и не потакая собственным чувствам. Командиру приходилось неизменно держать дистанцию, поддерживая, по возможности, видимость того, что ему недоступны чувства страха, сомнений или гнетущего одиночества. Военно-морская служба приучила Корнуоллиса к жесткой дисциплине, и он уже не мог отказаться от нее. Она стала частью его личности, и он не воспринимал ее как некий вынужденный, выработанный годами стиль жизни.

Вернувшийся слуга принес поднос, заполненный тарелками с хлебом и сыром, пирогом и кувшином сидра со стаканами, за что Питт искренне поблагодарил его.

– Не стоит благодарности, сэр, – с поклоном ответил тот и удалился.

– Что вам известно о Чарльзе Войси? – спросил Томас хозяина дома, намазав маслом хлеб с хрустящей корочкой и отрезав толстый кусок белого с тонким вкусом сыра карфилли, чувствуя, как тот крошится под ножом. Затем с жадностью откусил большой кусок и, пережевывая бутерброд, с удовольствием ощутил на языке сливочно-кисловатый сырный вкус.

Корнуоллис поджал губы, но не стал спрашивать, зачем Питту понадобились такие сведения.

– Только то, что почерпнул из общеизвестных источников, – ответил он. – Войси окончил Хэрроу и Оксфорд, стал адвокатом. Проявил себя как блестящий законовед, изрядно разбогател на этих делах, но, что более ценно, в конечном счете приобрел множество влиятельных друзей и, не сомневаюсь, также несколько врагов.