Совсем молоденькая девчонка осталась нетронутой. Её не резали по остреньким грудкам. Писали, макая палец в чернила, взятые у соседа из шеи, оставив ей вековечную целомудренность. Дева.

Свиная голова у соседа пришита самой натуральной сапожной дратвой. Обрезав уши сумасшедший скульптор вбил сверху старенький стальной шлем. Боевым поясом по животу, запиханные в разрезы, снятые с охранников ножи, граната и выпирающие по бокам из разрезов магазины с патронами. Воин.

Предпоследнего почти пожалели… Предпоследнюю. Седые волосы старухи окрасились в красное из всего лишь вспоротого горла.

Оставшегося чудовище или чудовища не пощадили. Белое вперемешку с красным, лохмотья кожи и выломанные ребра. И голова, смотревшая на собственные лопатки. Длинные волосы свешивались вниз грязной тряпкой. Неведомый…

— Единственное, что меня удивляет, Горгона, это отсутствие нападающих здесь и сейчас. — Бирюк закурил. — Подсказывает мне что-то, представляешь, что их уже нет. И кто-то поработал тут до меня. Вот такие дела.

Этот «кто-то» обнаружился куда раньше, чем им хотелось.

Первым дернулась Горгона, каким-то чудом уловив в коридоре движение и услышав короткий щелчок.

— Ложись!

Выстрелы загрохотали металлическим звоном и треском самого настоящего грома. Внутри стальной лохани пальба казалась чем-то страшным.

— И чего палит? — Бирюк, спиной прижавшийся к переборке, выглянул в коридор. И тут же отдернул голову, а по переборке лязгнуло попаданием. — Меткий, сволота, а!

— Если стреляет… — Горгона посмотрела на него, — то…

— Верно. — Бородатый хмыкнул. — Он свой, хотя пока не подозревает об этом. Условного знака-то мы не обозначили, да и нам его не сказали. А он, видно, немного перенервничал, раз не может дважды два сложить. В смысле — стоянку, нас и вообще.

Он снова глянул туда, дождался выстрела из полуавтоматического оружия и высунулся снова.

— Эй, камрад! — Бирюк рявкнул в коридор, уже не прячась. — Шпрехен зи инглиш?

— Господи ты прости! — не выдержала Горгона. — Почему тебе лишь бы потрепаться?

— Скучно… — чистильщик посмотрел неожиданно серьезно. — Да потому что там, дома, мои сейчас погибают, дура ты с высоким интеллектом. Не понимаешь?

Горгона даже не обиделась. Бирюк переживал. Прятал за своей грубой шкурой страх за тех, кого считал братьями и для кого оставался мертвым. Надеялся, сразу видно, надеялся, что где-то на Базе чистильщики справятся и без него.

— …..! Фак! — прилетело спереди.

— О, раз ругается, значит свой.

— Какой свой?

— Живой, то есть и не зараженный.

Бирюк взял «питбуля» в руку, ее отвел в сторону и сделал самоубийство с дуростью — вышел из-за переборки.

— Ай эм френд!

— Сука! — Горгона сплюнула. — Больная на всю голову тварь!

И вышла следом, постаравшись хотя бы прикрыться им. Если полоумный, заливший тут все кровью, начнет стрелять, так хотя бы имеется шанс.

Из конца коридора, точно также держа оружие на вытянутой руке, отлепилась странная фигура.

Высоченный хрен с почти полностью выбритой головой, оставивший волосы гребнем от лба и до затылка. В длинной, почти как плащ, кожаной куртке, густо заляпанной кровищей, сукровицей, прилипшими волосами и прочими непотребствами. Шнурованные ботинки, перчатки с обрезанными пальцами, все в багровой корке. Поверх куртко-плаща ремни с подсумками, два патронташа для двенадцатого калибра, на бедрах по кобуре, на поясе висит совершенно дико смотрящаяся деревянная колотушка странной формы.