Бернард Корнуэлл. МедноголовыйХроники Натаниэля Старбака – 2
«Медноголового» посвящаю Биллу и Анне Мойр
Часть первая
1
Вторжение началось в полночь. Это, собственно, не было вторжением в полном смысле слова, просто лихой набег на разведанный дозорами в лесных дебрях виргинского берега реки лагерь мятежников, но двум тысячам мужчин, ожидающим переправы через серо-голубые воды Потомака, грядущая стычка представлялась чем-то гораздо значительным, нежели какой-то «набег». Схватка за рекой была их шансом доказать, насколько ошибаются злопыхатели. «Мальчики-колокольчики», так окрестила этих солдат одна из газет, — идеально вышколенные, но слишком чистенькие и прилизанные для пороха и грязи настоящих сражений. Но сегодня ночью «мальчики-колокольчики» будут драться. Сегодня Потомакская армия предаст огню и мечу лагерь мятежников и, если всё пойдёт хорошо, стремительным броском займут город Лисбург, лежащий тремя километрами дальше. Томясь ожиданием, бойцы воображали себе, как вытянутся физиономии жителей виргинского городка, когда, проснувшись поутру, они обнаружат «Звёзды и полосы» Соединённых Штатов, вновь гордо реющие над селением; а войско тем временем уже будет катиться на юг, и дальше на юг, пока мятеж не будет подавлен, и в Америке вновь не воцарятся мир и благолепие. — Чёртов болван! — раздался сдавленный вскрик с берега, где рабочая команда спускала на воду лодку, принесённую с канала, соединяющего Чесапикский канал и Огайо. Кто-то из носильщиков посудины поскользнулся на мокрой глине, отдавив носовой частью лодки ступню сержанту. — Орясина косорукая! — отскочив в сторону, ругнулся сержант. — Извини, а? — нервно сказал виновник инцидента, — Я же извинился, слышь? — Заткнитесь оба! Тихо! — офицер, облачённый в новёхонькую серую шинель с красивой алой подкладкой, спустился к ним и помог спихнуть лодку в свинцовую речную воду, затянутую туманом, в котором терялся противоположный берег. Сверху на пыжащихся солдат с чистого неба взирали полная луна и звёзды, яркая россыпь которых казалась верным предвестием успеха. Стоял октябрь, душистый месяц, когда в воздухе витают ароматы яблок и дыма, когда изматывающая летняя жара уступает место прохладе, что обещанием скорой зимы побудила солдат надеть новёхонькие, с иголочки, шинели того же, что и дымка на реке, цвета. Первые лодки неловко соскользнули с берега. Загремели в уключинах вёсла, плюхнулись в воду, и посудины с людьми стали таять в тумане. Вздорящих между собой вполголоса людишек, волокущих по суглинку утлые челны, дымка таинственным образом превратила увенчанные острыми штыками силуэты благородных воителей, неслышно растворяющиеся в ночи, всё ближе и ближе к неясным теням вражеского берега. Приказавший сержанту заткнуться офицер задумчиво смотрел им вслед. — Интересно, — пробормотал он, обращаясь к окружающим, — Ночь, наверно, точь-в-точь, как та, в которую Вашингтон переправлялся через Делавер? — Той ночью, полагаю, было холоднее. — заметил второй офицер, недоучившийся студент из Бостона. — Нам тоже холодов недолго ждать, — качнул головой первый, носивший майорское звание, — До Рождества каких-то два месяца. Когда майор шёл на войну, газеты трезвонили, что с мятежом будет покончено ещё до осени, но теперь офицер не был уверен, что встретит в кругу семьи, с женой и их тремя детьми, Рождество. В сочельник они собирались всем приходом, пели гимны, и лица детей освещали фонари на длинных шестах, а затем были традиционные горячий пунш с порцией жареного гуся. Рождество обычно проводили на ферме родителей жены в Стоффтоне, где катались на санях в облаках снежной пыли, и детский смех мешался со звоном бубенцов на конской сбруе. |
