— Здесь не хочешь говорить?

— Прогуляемся.

Он почти силком протащил Натаниэля сквозь строй притихших солдат с офицерами по полю на поросший грибами и цветущими кустами багряника холм. Встав у поваленного дерева, Адам отстранился от Старбака и глухо спросил:

— Что тебе известно, Нат?

— Полагаю, всё.

Натаниэль подкурил сигару и плюхнулся на бревно. Вдалеке виднелся дымок идущего к Ричмонду поезда. Наверно, подумал Старбак, везёт тела убитых для погребения на Холливуд-семетери и раненых — к докторам Чимборазо. Телегами-то всех не увезёшь.

— Я просто хотел, чтобы война закончилась. — нарушил молчание Адам, — Я сделал ошибку, Нат. Мне не стоило вовсе надевать мендир.

Он опять умолк, но, не дождавшись от Старбака ответа, вновь заговорил:

— Война — грех.

— А служить и нашим, и вашим — не грех?

— За Севером — моральная правота, Нат. Мы неправы. Разве ты сам этого не видишь?

Вместо ответа Старбак извлёк из кармана клеёнчатый пакет и перочинный нож. Подпарывая стежки, чтобы вынуть составленный МакКлелланом список, Старбак поведал Адаму, как у арестованного Вебстера нашли донесение неизвестного предателя; как, подозревая в измене, арестовали Натаниэля; как, убедившись в его невиновности после многодневных пыток, послали за линию фронта выяснить фамилию иуды настоящего.

— Меня послал человек, которого сами профосы боятся пуще огня. Послал, чтобы я узнал имя предателя. Но мне, собственно говоря, не нужно бюло идти к янки, потому что я знал: предатель — ты. — он сбросил клеёнку и показал Адаму список, — А это — доказательство, которого ждёт-не дождётся тот человек в Ричмонде.

Список вопросов, составленный МакКлелланом ещё до того, как его свалила лихорадка, мог доказать лишь крайнюю любознательность командующего Потомакской армии, но на обращённой к Адаму стороне бумаги красовалась большая синяя печать с круговой надписью: «Секретная служба Потомакской армии», и Адам, как загипнотизированный, смотрел на неё, не в силах отвести взгляд. Он не подозревал, что человек, которого пуще огня боялись профосы, лежит в могиле; что бумага с такой убедительной печатью, зашитая от влаги в клеёнку, не стоит ничего; что всё это — чистый блеф от начала до конца, а у Натаниэля на руках только фоски без единого козыря.

Адам шумно сглотнул и спросил:

— Что ты намерен делать?

— Что я должен сделать… — поправил Натаниэль, выделив слово «должен», — Так это отнести письмо тому человеку в Ричмонд.

Дав вдоволь налюбоваться Адаму печатью, Старбак спрятал письмо в нагрудный карман:

— Что ты можешь сделать — это пристрелить меня прямо сейчас, забрать письмо, и никто не узнает, что ты — предатель.

— Я не предатель! — окрысился Адам, — Господи, Нат, всего год назад эта страна была единым целым! Ты и я обнажали голову перед одним и тем же флагом, праздновали День независимости, и слёзы застилали взор, когда игралась «Процветай, Колумбия!». Как я могу предать то, что меня учили чтить с младых ногтей?

— Как? Да просто. Если бы тебе удалось задуманное, твои друзья и соседи были бы мертвы.

— Меньшая часть, Нат! — горячо возразил Адам.

В глазах у него стояли слёзы, но смотрел он не на Старбака, а на далёкие шпили и крыши Ричмонда.

— Как ты не понимаешь, Нат?! Чем дольше длится война, тем больше гибнет людей!

— И ты решил закончить войну? Сам?

— Да, Нат. Сам. Потому что это правильный поступок. Ты забыл то время, когда мы с тобой собирались поступать в жизни правильно? Когда ты молился вместе со мной? Когда Библия давала тебе ответы на все жизненные вопросы? Когда поступать в соответствии с заповедями Божьими было для тебя важнее всего на свете? Куда, скажи мне, ради Христа, подевался тот Нат?

Старбак выдержал его взгляд и спокойно сказал:

— Тот Нат нашёл себя.