|
В святых землях, на христовых тропах стоят горы Сиенские. Подножие их от жары течет, вершины их от холода каменеют. Лежит снег на Сиенских горах. Для ветра пыль, для ратника русского снег, для стали вражеской лед толстый, лед непробиваемый. Не взять люда этого ни стреле поганой, ни мечу каленому, ни копью быстрому. Отныне, присно и вовеки веков… - С последними словами Олег поймал падающие из кулака капельки талой воды, начертал на лбах дружинников маленькие крестики. - Вот, мужики. Лоб маленько пощиплет, но это нормально. Отныне вы для оружия неуязвимы станете, коли его не христианин держит. Только сильно на заговор не полагайтесь, никогда не знаешь, с кем в бою столкнешься. Можете остальным с десятка своего сказать, я и для них защитный заговор сотворю. Ну прощайте, мужики. Будута, коня в табун отведи. Нечего ему тут делать.
Олег развернулся и, довольный собой, вошел обратно под полог княжеского шатра. Заговор дружинникам, само собой, поможет, но и совесть их погрызет изрядно, коли и вправду обманули. Тех, кто добро тебе творит, обманывать ох как тяжело. Если ты не погань какая, конечно. Вернувшись на свое место рядом с князем, Середин понял, что главные события пира прошли мимо него. На опричном блюде осталось всего два сиротливых кусочка осетрины, прочие подносы тоже опустели, часть кувшинов откровенно лежали на боку. Пока ведун доедал свою курицу, прозвучали еще две здравицы за князя и его детей, после чего бояре и сотники начали расходиться. С воеводой, ближними товарищами и богатырями муромский правитель опрокинул еще по чаше стоячего меда - ведун волей-неволей вынужден был нарушить зарок и смешать-таки вино с медом, - после чего холопы пошли вдоль стен тушить масляные светильники. В скупом свете очага богатыри стали укладываться вокруг княжьего полога, Середин отступил к противоположной стене, выискивая сверток со своей шкурой. - Отвел, боярин. - В полумраке Олег скорее угадал, нежели узнал Будуту. - Добро в обозе скинул, зарок взял, что не спутают, коня табунщикам отвел. Добрый конь, ей-богу, боярин… Холоп на миг исчез в сумраке, а когда появился вновь, во рту у него уже похрустывала какая-ю косточка. - Славхруобехрулось, - чавкнул он. - Р-рам-м… И скакун с ням-ням, тсюп-тсюп… - Прожуй сперва, - повысил на него голос Олег, но вспомнил, что холопам никакой доли от добычи не полагается. Коли сам себя кому-то в неволю продал, то и прибыток хозяину принадлежал, а не рабу, пусть и добровольному. Разумеется, того, что холоп в сече с врага снимал или при разорении селения ухватывал, у него никто не забирал - но в дележах его никогда в расчет не принимали. Вот и страдает бедолага, чужое добро пересчитывая. Ведун сунул руку за пазуху, нащупал подаренный князем кошель, вытянул из него несколько монет - так, чтобы на них попал свет углей. Так и есть, серебро! Не балует княже верных слуг своих, не балует. - Ты чего, боярин? - насторожившись, разом проглотил все, что было во рту, холоп. - На вот, выпей за мое здоровье, как в Муром вернешься, - пересыпал монеты ему в ладонь Олег. - За службу, так сказать, храбрую. Только шкуру мою сперва найди. Куда сунул? - Сей миг будет, боярин, - засуетился холоп. - По правую руку лежала… А, вот она… Вот, укладывайся, боярин. Сладких тебе снов… Урсула Ушибленная рука упрямо не желала набирать силу. Пальцы хотя и слушались, сжимаясь и разжимаясь на рукояти сабли, но клинок не удерживали - оружие выворачивалось из кулака, как из кома сырой глины. Волей-неволей, из участника похода Олег стал в нем простым зрителем. |
