|
Главное — он все-таки ушел! Рывок был страшен, грозен, на пределе физических сил. Но рывок кончился, и навалилась мрачная реальность: Вовка Дягилев остался один, на звериной тропе, в самом сердце Саян. Спускался вечер, скоро должно было стемнеть. Тропа вилась вверх, и там, впереди, над кедровыми и пихтовыми ветками, высился снежный хребет; иззубренные, иссиня-черные и белые, покрытые вечными снегами ребра и пики, нагромождения куполов и острых, разорванных граней. До пика было километров пятьдесят звериных тропок; путь по местам, где не бывает людей. Возле пика и сразу за ним пылали в зареве заката вечные снега, куда и соваться нечего без специального снаряжения и специальной подготовки. За пиком — снова тайга, леса, но уже в Туве, в Тоджинской котловине, где почти никто и не живет, кроме редких русских поселенцев, нескольких сотен тофаларов, да еще, по слухам, «снежных людей».
Во все остальные стороны простиралась горная тайга, где очень много зверей и почти нету людей. И где спустя месяц уже начнет приближаться зима, выпадут первые снега. Вовка все пытался сообразить, где же избушка Григория? То есть он знал, где она расположена, но не привык выбирать направления, ориентироваться в пространстве. Он всегда двигался по тропинкам, по давно натоптанным путям, и сейчас судорожно думал: как же выйти к той, памятной, избушке? Вроде бы, надо поискать тропинку во-он в том направлении… Или примерно вон в том? Ладно, он еще поищет завтра, а пока что надо думать о ночлеге. В животе бурчало; Вовка не умел найти ничего съестного в набитом едой августовском лесу. Перетянув от злости ремнем брюхо, Вовка старался не вспоминать оставленную на столе поджарку. Ладно… Мы с Гришей это вам еще припомним. А пока делать нечего, и ночь с десятого на одиннадцатое августа Вовка провел прямо в лесу. Прошел ливень, как только село солнце, а после него стало холодно, даже пар вырывался изо рта. Дягилев прикорнул под корнями огромной пихты; наломал веток, устроился на этом душистом, мягком ложе. Уже засыпая подскочил: веночки из пихты! Он как покойник! Но природная лень победила, Вовка так и остался на пихтовых ветках. Весь день одиннадцатого он шел примерно туда, где должен находиться перевал, а за ним Гришина избушка. Звериные тропы — не очень надежная дорога; то ветки смыкались над ними так низко, что били Вовку по лицу — медвежьи тропы. То Вовка находил хорошую, высокую тропу, пробитую, наверное, маралами, и удобная тропа вдруг изгибалась, уводила в каком-то ненужном направлении. Приходилось бросать эту, искать какую-то другую тропу, а когда Вовка ее находил и уже радовался, что худшее позади — раздавался вдруг тяжелый всхрап, и приходилось опять сворачивать с тропы, чтобы не иметь дела с лосями, делать крюк в несколько километров. Трудно сказать, сколько он прошел, этот убогий человек, но и вечером перевал оставался еще где-то далеко, даже не очень понятно, на каком расстоянии от Вовки. Опять наваливался вечер, опять ночевать с пустым желудком, ночевать в лесу… А ведь он уже не молоденький! Нежно любя себя, Вовка Дягилев старательно считал, сколько ему, и получалось — скоро уже будет сорок. Оставалось одно: разжечь костер повыше, просидеть всю ночь хоть в каком-то, но тепле. Так сидел Вовка Дягилев долго, на вторую половину успела повернуть эта холодная горная ночь, пока услышал он какой-то звук… вроде бы, не обычный звук для таких вот таежных ночей. Звук повторился. Вовка припал ухом к земле, ощутил мельчайшие колебания. Все ясно — кто-то шел по лесу в его сторону. Вовка отбежал от костра, приготовил ружье — единственное, что захватил — опрометью выбегая из избушки. Да, по тропинке кто-то шел, и невозможно было ожидать, что «кто-то» в ночном лесу не заметит его костра, пламя которого взлетало на добрых полтора метра. — Эй… Чего это ты затаился со своим ружьем?! Произошло худшее для Вовки — полыхавший огонь высвечивал его самого, а вот подошедших — не высвечивал. |
