— Сколько вам лет, Анна?

— Смотря что иметь в виду, — склонив голову набок, Анна выжидающе посмотрела на следователя.

— Я ничего не имею в виду. Я просто спрашиваю, сколько вам лет. Мне в протокол поставить надо.

— A-а, тогда восемнадцать.

— Прекрасный возраст. Мне тоже когда-то было восемнадцать, хотя в это и трудно поверить. Скажите, Анна, Ревнивых — хороший человек?

— Нет. Дурак на букву «ж».

— Анна! — не выдержал Шаповалов. — Прекрати. Человек дело важное делает, а ты... Нехорошо. Девчонка, понимаешь, от горшка два вершка...

— Смотря какого горшка, Михалыч! — засмеялась Югалдина.

— А Горецкий? — спросил Колчанов.

— Не знаю... Говорят, что он Лешку порезал, что Колю на Проливе оставил, что Большакову чуть ли не голову проломил... Не знаю. Слухам не верю, по себе знаю, что слухам лучше не доверять. Плохого о Горецком ничего сказать не могу. Каждый может оказаться в положении, когда хочется кому-то по мозгам дать. Дает не каждый. Чаще всего из трусости, из расчета, по здравому размышлению.

— Ничего себе установочка! — Колчанов откинулся на спинку стула.

— Тут ты, Анюта, малость перегнула, — серьезно сказал Шаповалов. — Если каждый начнет волю рукам давать...

— Каждый волю рукам давать не будет. А подонков станет меньше. Затаятся. Потому знать будут — кроме профсоюзного собрания есть еще такое мощное народное средство, как зуботычина.

— Вы знаете, что Горецкий и Самолетов подрались из-за вас? — спросил Колчанов.

— Сказали уж, просветили.

— И как вы к этому относитесь?

— Положительно.

— То есть как — положительно?!

— Нравится мне, когда мужики из-за меня дерутся. Как-то... чувствуешь себя человеком. А вы? Вот вы узнали бы, что две бабы из-за вас друг дружке глаза повыцарапали — да вам бы на всю жизнь гонору хватило!

— А что, может быть. Но, к сожалению, я не сталкивался с таким положением. Теперь вот что, Анна, у них были основания драться из-за вас?

— Что-что?

— Я это... поинтересовался, грешным делом, не было ли у них оснований для такого бурного выяснения отношений.

— Это надо у них спросить. А если... Если вы имеете в виду это самое, то нет, можете спать спокойно. Ничего у меня не было ни с одним, ни с другим. У меня с Заветным было, с главным инженером. И еще будет. Если вас что-то в этом духе интересует, спрашивайте, не стесняйтесь, я все расскажу, все как есть... Лишь бы правосудие не пострадало, лишь бы вы с заданием справились.

— Вы напрасно на меня обиделись, — примирительно заговорил Колчанов. — Ей-богу, напрасно. Я задал вполне естественный вопрос — были ли у ребят основания драться... Я обязан был спросить об этом.

— Ладно, поехали дальше, — сказала Анна. — Я нечаянно. Вы уж на меня зуб не имейте,

— Поехали, — согласился Колчанов. — Скажите, как по-вашему, мог Горецкий бросить Колю на Проливе в ту ночь, когда тут у вас буран куролесил?

— А черт его знает! Я где-то читала, что каждый человек может совершить подлость, преступление, если надеется скрыть это.

— И вы тоже?!

— А я что, рыжая!

— Скажите, а в спасательных работах той ночью вы участвовали?

— А я что, рыжая! — повторила Анна и рассмеялась. — Послушайте, а вот вы, следователь, могли бы пойти на преступление? А то вы все спрашиваете, спрашиваете... Ответьте на один вопрос, только честно! — Обернувшись, Анна подмигнула Шаповалову: сейчас, дескать, мы его прощупаем.

Колчанов несколько мгновений озадаченно смотрел на Анну, выпятив губы, потом его лицо приняло снисходительное выражение, опять изменилось — теперь в нем можно было увидеть интерес.