Вошел и остановился у двери Ревнивых, маленький, жилистый мужичонка с цепким, насмешливым и не очень трезвым взглядом — повестка к следователю освобождала его от работы, и он отнесся к этому дню, как к праздничному.

— Вот это и есть наш уважаемый Павел Федорович Ревнивых, — напомнил Шаповалов.

— А! — Колчанов поднял голову. — Добрый день, Павел Федорович! Чего же вы стоите? Садитесь, вот мы с Михалычем и стул для вас приготовили.

— Отчего же не сесть, ежели хороший человек просит... Сядем.

— Кем вы работаете, Павел Федорович?

— А замещаю начальника ремонтной мастерской. Нет у нас полноправного начальника, я вот только есть — бесправный, можно сказать, начальник. Панюшкин все не решается утвердить. Чем-то я ему не угодил... Но кому-то надо работать! У нас как... Работаешь — молодец, грамоту тебе под мышку! А воздать, так сказать, должное — это, братец, погоди. Вот если бы ты здоровался поласковее, к трибуне дорожку протоптал, свое лыко в строку насобачился бы вставлять, вот тогда тебе и должность, и зарплата, и почет. А работа — это так, это не самое главное.

— Поимей совесть, Павел! — возмутился Шаповалов. — Тебе ли на Панюшкина бочку катить! А что начальником мастерских не назначил, так сам виноват. Ты же отказался! А теперь, выходит, не угодили тебе?

— Павел Федорович, — строго спросил Колчанов, пресекая перепалку, — из-за чего возникла драка в магазине?

— Из-за чего драка, — проговорил уже спокойно Ревнивых. — Из-за чего драка? Женский пол тому виною. Вот мое слово.

— Весь женский пол или кто конкретно?

— Конкретно — Анюта. Анна Югалдина, это она смуту вносит. Если между нами да по-культурному — девушка легкого жанра.

— Эти слова можно записать?

— На кой? — удивился Ревнивых и даже по сторонам посмотрел, словно бы призывая всех в свидетели. — Я же предупредил — между нами. Кто ж ее знает, какая она на самом деле? Может, она... балерина какая подпольная! Говорят. Зря говорить не станут.

Ревнивых замолчал, преданно глядя в глаза следователю, даже голову склонил набок от старательности. Мол, спрашивайте, не стесняйтесь, все, как есть, отвечу. Его нечесаные вихры взмокли под шапкой и теперь торчали во все стороны, щетина отсвечивала на солнце красным и седым, одинокий тонкий волос торчал из ноздри воинственно и непокорно.

— Так, — протянул Колчанов. — Причину мы выяснили. Анна Югалдина смуту вносит. А как же драка началась?

— Скажу. Этот самый, ну который порезанный, Самолетов Лешка, было дело, начал одно время под Анюту клинья бить. Ухаживать, другими словами. Хотя, между нами говоря, данных у него на это дело никаких не было. Ни физических, ни моральных. А Горецкий — парень не промах. Он знает, что клин вышибается клином. Это любой сведущий человек знает.

— А что же сама Анна?

— Во! — Ревнивых восторженно хлопнул ладонями по коленям так, что от его ватных штанов даже пыль поднялась. — Очень уместный вопрос. Сама Анюта и на Лешку Самолетова, и на Витьку Горецкого — ноль внимания. Если уж на то пошло, то я, Павел Федорович Ревнивых, человек не больно высокого полета, Михалыч не даст соврать...

— Не могу не согласиться, — сказал Шаповалов со значением. — Что правда, то правда.

— Во! Так что хочу сказать — я был, в общем-то, Анюте ближе, чем оба они вместе взятые. Хотите верьте, хотите нет, но я.