|
- Норрис вам уже об этом сказал? Вопрос прозвучал совершенно естественно. Может быть, зря он ищет в нем скрытый смысл? - Я знал это до прихода сюда. - О, значит, вы наводили о нас справки? - заметил голландец. От его прежней непринужденности не осталось и следа. Это был уже не тот Йонкер, который высокомерно говорил с Мегрэ в своем кабинете и потом издевался над ним, разыгрывая роль гида в музее. - Ты устала, дорогая? - спросил он. - Не пойти ли тебе отдохнуть? Новый сигнал? Или приказ? Сбросив свою белую ряску, мадам Йонкер осталась в простом черном платье. Она сразу стала словно выше ростом, платье плотно облегало ее стройную фигуру и чуть полноватые формы женщины в расцвете лет. - И давно вы увлекаетесь живописью, мадам? - Среди такого множества картин трудно удержаться от искушения самой взяться за кисть. В особенности если муж ничем, кроме живописи, не интересуется, - уклончиво ответила она. - Конечно, не мне тягаться с великими мастерами, чьи полотна постоянно у меня перед глазами. Я могу позволить себе лишь абстрактную живопись. Только, ради бога, не спрашивайте, что означает моя мазня... Мегрэ внимательно прислушивался к ее речи, стараясь не упустить малейших нюансов. - Вы родились в Ницце? - И об этом вам известно? И тут, пристально глядя ей в глаза, он нанес хорошо рассчитанный удар. - У меня есть любимые места в этом городе, например церковь святого Репарата. Она не вздрогнула, не покраснела, но по каким-то неуловимым признакам он понял, что попал в цель. - Я вижу, вы хорошо знаете город... Одно упоминание о церкви святого Репарата вызывало в памяти старую Ниццу, узкие улочки, куда почти никогда не проникает солнце и где круглый год на веревках, протянутых между домами, сушится белье. Теперь он был почти уверен, что она родилась именно там, в этих кварталах бедноты, где в полуразвалившихся домишках ютится по пятнадцать-двадцать семей в каждом, а на лестницах и во дворах кишмя кишит детвора. Ему показалось даже, что между ними установился своеобразный молчаливый контакт, словно на глазах у мужа, от которого все эти тонкости начисто ускользнули, они обменялись тайным масонским приветствием. Комиссар Мегрэ был большим человеком в уголовной полиции, но вышел он из народа. Мадам Йонкер жила среди картин, достойных Лувра, одевалась у дорогих портных, устраивала роскошные приемы в Манчестере и Лондоне, носила бриллианты и изумруды, но выросла она на мостовых старой Ниццы, под сенью церкви святого Репарата. И Мегрэ не удивился бы, узнав, что она когда-то торговала цветами на площади Массена. Оба поняли это и, поняв, вошли в новую роль - теперь за репликами, которыми они обменивались, скрывалось нечто совсем иное, и эти невысказанные слова не имели ни малейшего отношения к отпрыску голландских банкиров. - Великолепное ателье! - сказал Мегрэ. - Ваш супруг оборудовал его для вас? - Нет, что вы! Он строил этот дом еще до знакомства со мной! В те времена у моего мужа была в подругах настоящая художница. Ее полотна до сих пор выставляют в картинных галереях. Он истратил на нее кучу денег, и я спрашиваю себя иногда, почему он на ней не женился? Может, она была уже не так молода? Что вы на это скажете, Норрис? - Сейчас уж не помню. |
