|
Если ее и сбивали с толку вопросы председателя, она не показывала вида. - Вы помните, в каком костюме был ваш муж за завтраком двадцать седьмого февраля? - В своем обычном сером. Он носил его всю неделю, а выходной надевал только в субботу вечером, если мы куда-нибудь шли, да по воскресеньям. - А когда навещали тетку? - Иногда, кажется, надевал синий, парадный. - Он надел его и в этот день? - А как мне знать? Меня не было дома. - Вы не знаете, заходил он днем домой? - Откуда же мне знать. Ведь я была в кино. - Благодарю вас! Она продолжала стоять, растерянная, не в силах поверить, что ей не будут больше задавать вопросов, которых все ожидали с таким нетерпением. - Можете садиться! - сказал председатель Бернери и тут же добавил: - Попрошу сюда свидетеля Николя Кажу! Все в зале, казалось, были разочарованы. У публики создалось такое впечатление, что ее надули, лишили интересной сцены, на которую она имела право рассчитывать. Жинетта Меран неохотно прошла на свое место, а какой-то адвокат, сидевший рядом с Мегрэ, прошептал своим коллегам: - Ламблен обработал ее во время перерыва. Имя метра Ламблена, фигурой похожего на голодного пса, нередко упоминалось во Дворце правосудия, чаще всего неодобрительно, и даже не раз уже ставился вопрос о выводе его из адвокатского сословия. Во время перерыва кто-то видел, как он, будто случайно, пристроился рядом с женой обвиняемого и стал нашептывать ей что-то с таким видом, словно с чем-то поздравлял. Человек, подходивший, волоча ногу, к месту, где давались свидетельские показания, был иным представителем человеческого рода. Если у Жинетты Меран из-под густого слоя пудры и румян проступала бледность, свойственная женщинам, живущим тепличной жизнью, то лицо свидетеля Николя Кажу было не только мертвенно-бледным, но в то же время удивительно рыхлым и нездоровым. Быть может, исхудал он так после операции? Во всяком случае, одежда висела на нем, как на вешалке, а тело утратило всякую упругость и легкость. Проще было представить его в домашних туфлях, сидящим за матовыми стеклами конторки в отеле, чем шагающим по городским тротуарам. Под глазами у него были мешки, а кожа под подбородком обвисла. - Ваше имя - Николя Кажу, вам шестьдесят два года, вы родились в Марильяке и являетесь содержателем отеля в Париже на улице Виктор-Массэ? - Да, господин председатель. - Вы не являетесь ни родственником, ни знакомым подсудимого, не состоите у него на службе... Клянитесь говорить правду, только правду, ничего, кроме правды... Поднимите правую руку! Повторите за мной: "Я клянусь...". - Я клянусь... Один из помощников наклонился к председателю и тихо сказал ему что-то, должно быть, очень важное, потому что Бернери, казалось, был поражен и, несколько мгновений подумав, пожал плечами. Следивший за этой сценой Мегрэ сразу догадался, о чем шла речь. Дело в том, что свидетели, отбывавшие наказания за неблаговидные поступки или занимающиеся безнравственной деятельностью, не имеют права давать присягу. А разве содержатель меблированных комнат не занимался безнравственным ремеслом, превратив свое заведение в дом свиданий, что было запрещено законом? Разве была уверенность в том, что у него не было судимости, что на него не заведена карточка в картотеке уголовной полиции? Но проверять уже было поздно, и председатель, откашлявшись, спросил равнодушным голосом: - Регулярно ли ведется в вашем отеле регистрация клиентов, снимающих комнаты? - Да, господин председатель. |
