Несколько месяцев спустя специальный посланец прибыл в Ливерпуль и пригласил Сарру на один сезон. Чтобы уехать, она должна была дождаться рождения дочери, и, как только она оправилась, вся семья поехала в Лондон. Убаюкиваемая покачиванием экипажа, прекрасная молодая женщина предалась приятным мечтам. Ей было двадцать лет, она должна была дебютировать на величайшей сцене Англии и с величайшим актером всех времен. Ее счастье было полным.

* * *

Театр Друри-Лейн, в котором царил знаменитый Гаррик, далеко не походил на все те, которые знала до сих пор миссис Сиддонс. В тоне, царившем там, было нечто религиозное: Гаррик держался в стороне от своей труппы, с которой он обращался с исключительной вежливостью и высокомерием. В коридорах, где говорили только шепотом, проходил доктор Джонсон, перед которым актрисы склонялись в реверансе. Миссис Сиддонс имела все основания остаться довольной приемом метра. Он нашел ее очаровательной и сказал ей это, осведомился о ее любимых ролях и попросил ее прочесть какую-нибудь сцену. Она выбрала Розалинду. Ее муж подавал ей реплики.

«Любовь лишь безумие и, подобно безумцам, заслуживает темницы и кнута, но ее оставляют на свободе, ибо это безумие столь всем присуще, что сами тюремщики заражены им. Тем не менее, я занимаюсь…»

Так рассуждала прекрасная Сиддонс. «Черт возьми! — думал Гаррик. — Эти дураки подстрелили неважную дичь. Последняя из моих «дублерш», двадцатью годами старше и менее красивая, может… Розалинда! Тут нужен по крайней мере любовник! Ах, как это досадно!»

Он благосклонно поблагодарил ее и посоветовал выбрать для своего дебюта роль Порции из «Венецианского купца» — холодную роль, которая своим рассудочным красноречием могла оказаться по средствам этой юной и неопытной дебютантке.

На следующий день, играя короля Лира, он предложил Сиддонсам свою собственную ложу и после спектакля позвал их, чтобы насладиться произведенным на них впечатлением. Несмотря на тридцать лет славы и лести, удивление и восторг тех, кто видел его в первый раз, были для него тем зрелищем, которое никогда его не пресыщало.

Миссис Сиддонс была буквально ошеломлена. В тот момент, когда старик, растерзанный, страшный, произносил проклятие, она увидела, как вся публика одним движением откинулась назад, как нива, колеблемая ветром.

За кулисами ее встретил, к ее великому удивлению, тот же человечек, элегантный и гибкий, который являлся перед тем олицетворением страдания. Польщенный этим немым изумлением, он снисходительно продемонстрировал свои приемы: подвижность его черт была невероятна. Он лепил свое лицо буквально как из глины. Рассказывают, что так как Хогарт не успел окончить портрет Филдинга до его смерти, то Гаррик, после некоторого упражнения, отправился позировать вместо умершего, к полному удовлетворению художника. Перед собравшимся вокруг него кружком, центром которого была миссис Сиддонс, он превратился вдруг в Макбета, возвращающегося после убийства в комнату Дункана; затем, без всякого перехода, — в маленького пирожника, гуляющего, насвистывая, с корзиной на голове; затем попятился таким манером, что всем присутствующим тотчас же почудился призрак старого короля, появившегося в туманах Эльсинора.

— Как? — сказал Сиддонс, уничтоженный. — Без декораций? Без партнеров?..

— Мой друг, — сказал великий маленький человек, — если вы не сумеете ухаживать на обеде за случайной соседкой так, как если бы это была самая красивая женщина в мире, то вы никогда не будете актером.

В этот вечер миссис Сиддонс поняла в первый раз, что, может быть, и она сама не была еще актрисой. Репетиции окончательно привели ее в беспокойство: Гаррик требовал, чтобы обдумывались малейшие жесты и самые незначительные ударения. Многие актеры составляли заметки о характере изображаемых ими персонажей.