— Я верю вам, брат! — вскричала Мария, обнимая его. — Потому и боюсь, даже когда вы говорите мне о надежде. Ведь я знаю, ничто вас не остановит, никакое препятствие, вы встретите опасность лицом к лицу и можете погибнуть в этой борьбе, которую ведете ради меня.

— И ради чести вашей фамилии. Не забывайте об этом, сестра. Чтобы вернуть нашему славному гербу былой его блеск. Но оставим это. Из всего, что я вам сказал, запомните одно слово: надейтесь!

— О! Благодарю вас, брат мой! — произнесла Мария. В эту минуту открылась дверь и на пороге появилась девушка.

— А! Дядя! Мой добрый дядя! — Она подбежала к дону Хаиме и подставила вначале одну щеку для поцелуя, потом другую. — Наконец-то вы соблаговолили пожаловать к нам!

— Что с вами, Кармен, дитя мое? — ласково произнес дон Хаиме. — Вы бледны, глаза покраснели. Вы плакали?

— Это ничего, дядя, нервы шалят. Вы не привезли дона Эстебана?

— Нет, — ответил дон Хаиме. — Эстебан вернется лишь через несколько дней. Но он чувствует себя хорошо! — добавил он, переглянувшись с доньей Марией.

— Вы его видели?

— Еще бы! Всего два дня назад. Из-за меня он и задержался. Он мне понадобился. А почему мы не завтракаем? Я с голоду умираю! — сказал дон Хаиме, чтобы переменить тему.

— Мы ждали Кармен! — промолвила Мария. — Теперь можно садиться за стол.

Она ударила в тимбр. Тотчас же явился слуга.

— Можешь подавать, Хосе! — сказала донья Кармен. Обрисуем в нескольких словах обеих женщин. Донья Мария, сорока двух лет от роду, была все еще прекрасна, несмотря на следы глубокого горя на ее лице и седые волосы, странным образом контрастирующие с живыми черными глазами, совсем еще молодыми. Изящные манеры великолепно сочетались с ее благородным обликом. Длинное траурное платье придавало донье Марии монашеский, пожалуй, даже аскетический вид.

Донье Кармен было немногим больше двадцати. Она была необыкновенно хороша и очень похожа на мать. То же изящество, та же ласковая улыбка, те же черные живые глаза и черные, словно нарисованные, брови, длинные ресницы, полный очарования взор. Одета она была в белое платье из кисеи, схваченное в талии широкой голубой лентой, поверх платья — кружевная накидка.

Под внешним спокойствием дона Хаиме скрывались тревога и озабоченность. То он к чему-то прислушивался, что было слышно ему одному, то впадал в задумчивость, забыв о еде, и тогда сестра и племянница легким прикосновением руки возвращали его к действительности.

— Вы что-то скрываете! — невольно вырвалось у доньи Марии.

— Я тоже, заметила, — поддакнула девушка. — Вы словно где-то далеко-далеко. Что с вами?

— Ничего, уверяю вас! — ответил дон Хаиме.

— Мы же видим, скажите, в чем дело!

— Я ничего не скрываю, Кармен, во всяком случае, того, что касается лично меня. Но в городе такое творится, что, признаться, я боюсь катастрофы.

— Неужели она возможна?

— Точно сказать не могу, но мало ли чем может кончиться народное возмущение. На всякий случай лучше не выходить сегодня из дома.

— О! Ни сегодня, ни завтра, — с живостью воскликнула донья Мария, — мы давно никуда не ходим, только к обедне!

— И к обедне не надо. По крайней мере, в ближайшее время. Зачем рисковать?

— Неужели опасность так велика?

— Как тебе сказать, сестра. Сейчас правительственный кризис.