Генри оцепенел. Он знал, что он зависит от решений и настроений мистера Хирстона, но не знал, что в такой степени.

— Иначе, если что-то будет не так, то лишь одно мое слово владельцу этого ресторана, и результат может быть совсем другим. Если я скажу: «Уволь ее», то он тут же пойдет на это. Конечно, я не хотел бы это делать. Владелец сказал мне, что твоя мать — очень хорошая женщина. Хорошая официантка. Она заслуживает повышения и продвижения по службе. Почему бы нет, Генри? Ты любишь свою мать, не так ли? И все в твоих руках… — вздохнул бакалейщик.

— Я тебя прошу о такой малости, чтобы ты это сделал. Посмотри, что тебя за это ожидает.

«Если это — такая малость, почему для вас это так важно?» — тихо спросил Генри. Он боялся ответа, боялся того, что бакалейщик мог бы ему ответить.

— Теперь другое, — сказал бакалейщик, с тревогой глядя на дверь, но никто не входил. — Если ты собираешься это сделать, то сделай это сегодня — сегодня вечером. Ты сказал, что выставка состоится в субботу утром, но они могут передумать и устроить это завтра. Ты никогда и не узнаешь, что у них на уме. Так что я не хочу, чтобы ты ждал. — Он посмотрел на часы. — Сейчас — почти три. Через несколько минут ты можешь уйти.

Генри притих, вслушиваясь в биение своего сердца.

— Сделаешь ли ты это или нет, хочу, чтобы ты ушел сейчас, в эту минуту. Если ты сделаешь то, о чем я тебя прошу, то после этого возвращайся. Я буду ожидать тебя здесь, в магазине, ты увидишь в окнах свет. Если не сделаешь, то больше никогда сюда не приходи, — он полез во внутренний карман своего пиджака и достал оттуда несколько двадцатидолларовых купюр. — Это твое недельное жалование, — он засунул деньги в нагрудный карман рубашки Генри. — Я не хочу тебя больше видеть — никогда, если ты не можешь сделать того, о чем тебя прошу.

Наконец зазвенели колокольчики. Входная дверь открылась, и Генри с облегчением увидел входящую в магазин миссис Кармински с ее маленькой собачкой, которая как обычно фыркала и рычала.

Через несколько минут, когда Генри был уже у двери, бакалейщик произнес его имя. Генри оставил руку на дверной ручке. Он слышал шаги приближающегося бакалейщика.

— Сделай это, — шепнул ему бакалейщик прямо в ухо. — Уничтожь эту деревню.

Генри обернулся и отступил в сторону. Ему было любопытно увидеть выражение на лице бакалейщика, когда его ужасное требование уже произнесено. И он был удивлен, когда увидел не нечто уродливое и отталкивающее, а, как обычно, мягкое лицо мистера Хирстона. И он вздрогнул, снова взявшись за ручку двери, словно в этот он момент коснулся блестящей кожи змеи.

«Я иду в центр художественного творчества, но не буду разрушать деревню. Я пойду туда и буду наблюдать за стариком, за его работой и разговаривать с Джорджем Грэхемом, но не сделаю того, что так хочет мистер Хирстон».

Он был рад освободиться от бакалейщика и его магазина. Генри двигался по искривленным улицам, ожидая боль, которая всегда возникала, если он бежал слишком быстро или далеко. Доводя себя до предела, он задерживал дыхание и потел, вызывая ощущение боли. Пот затуманил глаза так, что он видел только размытое изображение. Наконец, остановившись около телефонной будки, разинув рот, он хватал воздух. Его дыхание сопровождалось таким звуком, словно кто-то у него за спиной разрывал надвое тряпку.

Облокотившись на телефонную будку, он забыл о том, что кто-либо может за ним наблюдать, он продолжал слышать голос бакалейщика: «Я тебя прошу о такой малости, чтобы ты это сделал. Посмотри, что тебя за это ожидает», — памятник для Эдди, продвижение по службе его матери, его собственная работа, помогающая семейному бюджету.