|
Прошу вас от половины восьмого вечера быть у дома мистера Стендертона и играть там „Мелодию в фа-миноре“ Рубинштейна. Убедитесь сперва, дома ли хозяин. Если его не окажется дома, то придите на следующий день в то же время и сыграйте ту же мелодию».
И это было все. Ни подписи, ни обратного адреса. — Не понимаю, — проговорила смущенная Эдит. — Что бы это значило? Скрипачка развела руками. — Я сама хотела бы знать, что все это значит. Эдит внимательно осмотрела конверт и почтовый штемпель. Он был помечен двадцать шестым мая. — Двадцать шестое мая, — повторила она про себя. — Подождите минуточку, — сказала она и быстро направилась в спальню. Там она дрожащими от волнения руками достала из ящика письменного столика дневник в красном переплете. В эту книжку она заносила все сколько-нибудь примечательные события своей жизни. Она отыскала страницу, помеченную двадцать шестым мая, и увидела, что под этой датой значится две записи. Первая сообщала, что портниха отдала ей готовое платье, а вторая была следующего содержания: «Гилберт Стендертон пришел в семь часов вечера и ужинал у нас. Был очень расстроен и чем-то озабочен. Ушел в десять часов». Затем она снова взглянула на почтовый штемпель: «Донкастер, 19.30». Значит, письмо было опущено в почтовый ящик на расстоянии ста восьмидесяти миль от Лондона и погашено почтовым штемпелем через полчаса после прихода Гилберта к ней домой! Затем Эдит снова вернулась в столовую, пытаясь скрыть волнение от своей гостьи. — Я хочу воздать должное вашему искусству, — сказала она и, достав из кошелька золотой, протянула его девушке. — Ну что вы… — смутилась скрипачка. — Нет, нет, возьмите, — настаивала Эдит. — Скажите, а мистер Стендертон никогда не заводил в вашем присутствии разговора об этом случае? — Никогда, — ответила девушка. — Собственно говоря, я не видала его с той поры… Несколько минут спустя Эдит попрощалась с юной скрипачкой. «Что все это могло значить? — тщетно спрашивала себя Эдит, оставшись одна. — Какая тайна кроется за всем этим?» Затем, перебирая в памяти некоторые детали того памятного вечера, она вспомнила, как сильно взволнован был тогда Гилберт, услышав мелодию, как дрожали его руки… «Но если он лично написал старику-музыканту и сам заказал определенную мелодию, — продолжала размышлять Эдит, — то совершенно непонятно, что же тогда так напугало его…» Она вспомнила также, что со времени своей женитьбы он не подходил к роялю, не посетил ни одного концерта, хотя до того времени не пропускал ни одного события музыкальной жизни Лондона. Похоже было, что в тот памятный вечер исполнением «Мелодии в фа-миноре» закончился какой-то определенный период его жизни… Как-то она предложила ему посетить концерт, на котором должен был присутствовать весь музыкальный Лондон. — Не обижайся, пожалуйста, но, может, ты сходишь сама? — сказал он ей. — Я боюсь, что буду сегодня вечером занят делами. И это сказал ей человек, неоднократно уверявший ее в том, что ради музыки он готов отказаться от всего! Что все это могло значить? Она чувствовала, как все сильнее и сильнее в ней загоралось желание проникнуть в его тайну. Какая существовала связь между этой мелодией и неожиданно происшедшими переменами в его образе жизни? Что заставляло его исчезать по вечерам? Ради чего отказался он от службы в министерстве иностранных дел? Она была твердо убеждена в том, что между всем этим существовала какая-то связь, и решила во что бы то ни стало докопаться до истины. |
