Мисс Кэрридж не знала, какую руку следует больше благодарить, с Библией или с кочергой. Она в равной мере покрепче сжала каждую и сказала:

— Не поддавайтесь отчаянию, это очень нехорошо.

— Когда я думаю о том, чем я была, — сказала Селия, — кто я была, что я такое, а сейчас вот совершенно бесчувственная, воскресенье, день перевалил за полдень, солнце поет, птицы сияют, а я не слышу голосов УЛИЦЫ, тогда…

— Будьте благоразумны, — сказала мисс Кэрридж, — надейтесь до конца. Утритесь немножко и спускайтесь вниз.

Селия закуталась в непроницаемое покрывало легкой краски смущения, но утираться не стала.

— Мне нечего стыдиться и нечего терять.

Спускаясь по лестнице, мисс Кэрридж размышляла над этими словами. На площадке перед большой комнатой, на той площадке, где Селия в первый и последний раз видела старикана, она подняла кочергу и сказала:

— Но приобрести — все.

— Нечего терять, — сказала Селия. — Следовательно, нечего приобретать.

Долгий взгляд сочувственного взаимопонимания заполнил разделявшее их пространство спокойствием и жалостью с легкой примесью презрения. Они прильнули к нему, словно к плотной стене из шерсти, и посмотрели друг на друга. Потом пошли дальше, каждая своим путем, мисс Кэрридж вниз по ступенькам, сколько их там еще оставалось, Селия — в свою прежнюю комнату.

Прикованные к месту, Нири и Уайли сидели, уставившись на нее, их защитный покров из тонких чувств был захвачен внезапным водоворотом. Мисс Кунихан бросила один взгляд и поспешно возвратила его назад, уперев в линолеум. Уайли встал с трудом и почтением. Селия продемонстрировала себя по всей форме, стоя спиной к двери, затем прошла мимо них и села на край кровати, который был ближе к окну, так что в течение всей последующей сцены между ними и ею пролегала сторона кровати, принадлежавшая Мерфи. Нири встал с трудом и почтением.

— Я боюсь, вы больны, миссис Мерфи, — сказала мисс Кунихан.

— Вы хотели видеть меня, — сказала Селия.

Нири и Уайли, все более и более чувствуя себя свиньями перед жемчужиной, стояли и глазели. Мисс Кунихан пододвинулась к другому краю кровати, ближнему к двери, раскрыв при этом небольшую пачку писем наподобие веера. Держа их обеими руками, она протянула их через кровать, поиграла ими, складывая и раскладывая пачку, в манере, тщательно рассчитанной на то, чтобы вызвать раздражение, и сказала:

— Вот вам доступная любому взгляду наша bonam fidem, а при более близком знакомстве, когда вам только будет угодно, — свидетельство об отсутствии таковой у моего корреспондента.

Селия тупо переводила глаза с писем на мисс Кунихан, с мисс Кунихан — на ее приятелей, а с их окаменевших фигур — снова на письма и, наконец, прочь от такого обилия темной плоти и слов — на небо, под которым ей нечего было терять. Затем она легла на кровать, но не из какого-либо стремления к театральности, а повинуясь одному лишь вдруг нахлынувшему сильному желанию лечь. Вероятность того, что это будет смахивать на театральность или даже на положительную аффектацию, не удержала бы ее, даже если бы такая мысль и пришла ей в голову. Она вытянулась во весь рост, как было удобно ее телу, и так естественно, как будто пребывала в одиночестве, без зрителей.

— Одна из бесчисленных искупительниц, занятых мелкой розницей, — глумливо произнесла мисс Кунихан, — ставящая после Голгофы на кон свою грошовую досаду.

Когда бы не ужас Мерфи перед интеллектуальной отрыжкой, Селия узнала бы эту фразу, если бы она ее слышала.

Мисс Кунихан сложила пачку с резким звуком слабого взрыва и отправилась на свое место. Нири решительно перенес свой стул, поставив его в головах кровати, отлично копируя человека, принявшего решение.