|
.. Об этом я тоже расскажу как-нибудь поз-же. Плачевная судьба столь ценных дагерротипов потрясла меня до глубины души. Какой не-простительный вандализм! Лица прошлого, утраченные навсегда! Девочка продолжала доста-вать из картонной сокровищницы маленькие прямоугольные пластинки, многие из которых были без рамок, но очень хорошо сохранились. – В некоторых коробках, что стоят в комнатах Большой Нанэнн, не осталось ни одного це-лого листа. Наверное, бумагу сожрали крысы. Большая Нанэнн говорит, что крысы готовы жрать и деньги, поэтому купюры следует хранить в железных шкатулках. Вам же известно, что железо обладает магией. А вот сестры-монахини этого не знают. В Библии так и говорится: нельзя строить железной лопатой . Железо считалось могущественным и нельзя было заносить железную лопату над камнями Божьего храма, как нельзя и сейчас. Такие рассуждения показались мне довольно странными, хотя по существу она была почти права. Мысли Меррик унеслись куда-то в сторону. – Железо и лопаты, – продолжала она. – Все это восходит к древним временам. Вавилон-ский царь взял в руки лопату и заложил храм. А масоны до сих пор сохраняют этот порядок в своем ордене, и на банкноте в один доллар можно видеть сломанную пирамиду. Меня поразила легкость, с какой эта девочка затрагивала такие серьезные темы. «Что она успела узнать за свою жизнь? – подумал я тогда. – Какая женщина из нее вырастет?» Высказывая свои соображения, Меррик смотрела прямо на меня – возможно, оценивала мою реакцию. Только много позже я понял, как нуждалась она в таких беседах, как не терпелось ей поговорить о том, чему ее учили, о том, что она слышала и думала сама. – Но почему вы так добры ко мне? – спросила она, пристально, но без вражды вглядываясь в мое лицо. – Священники и монахини обязаны совершать добрые дела. Поэтому они приходят к нам, приносят еду и одежду. Ну а вы? Что заставляет вас так поступать? Почему вы привезли меня в этот дом и даже выделили отдельную комнату? Почему позволяете делать все, что мне захочется? Я всю субботу листала журналы и слушала радио. Почему вы кормите меня и при-учаете носить обувь? – Дитя мое, – вмешался Эрон, – наш орден почти ровесник Римской церкви. Он такой же древний, как те ордена, к которым принадлежат священники и сестры-монахини, заботившиеся о вас. Пожалуй, даже старше, чем большинство из них. Но девочка продолжала смотреть на меня, ожидая объяснений. – У нас есть свои принципы и традиции, – сказал я. – Зло, жадность, безнравственность и своекорыстие встречаются в жизни часто. А вот любовь нынче большая редкость. Мы предпочи-таем относиться к людям с любовью. И снова я испытал радость и гордость за всех нас: за нашу целеустремленность и предан-ность делу, за то, что вот уже более тысячи лет нерушимая Таламаска заботится об изгоях, пре-доставляет кров чародеям и провидцам, спасает ведьм от пламени костров и протягивает руку даже скитающимся призракам – да, не нашедшим упокоения бесплотным духам, которых другие боятся. – Но эти маленькие сокровища –наследие твоей семьи, – поспешил я объяснить. – Они имеют для нас значение, потому что важны для тебя. И они навсегда останутся твоими. Девочка закивала. Значит, я все правильно сказал. – Мистер Тальбот, – рассудительным тоном произнесла она, – мое призвание – ведьмовст-во, и это главное мое достоинство. Но и от семейной истории меня нельзя отделить. Личико ее на миг оживилось, и промелькнувшее на нем воодушевление доставило мне ис-тинное удовольствие. Но что я сделал теперь, спустя двадцать лет? Я бросился искать Меррик, а когда обнару-жил, что ее старый дом в Новом Орлеане заброшен, отправился в Оук-Хейвен, где, как древний вампир из дешевого романа, принялся бродить по широким террасам особняка и потом долго смотрел в окна погруженной в темноту спальни, пока Меррик в конце концов не села в кровати и не произнесла мое имя. |
