| — Хватит, — сказала панна Цивле, под мурлыканье Ярека откладывая ложку и ставя тарелку на стол, — он бы еще послушал, — она обернулась ко мне, — но не станем вас мучить, укол сделан, суп съеден, поехали вниз, к остановке. — Нет, прошу вас, не стоит, — возразил я, — это не так далеко, я сам дойду. — Вы заплатили за час езды, — решительно запротестовала она, — надо закончить урок, я только посажу брата читать, и едем. — Может, отработаем эти двадцать минут в следующий раз, — меня вовсе не тянуло за руль, — а сегодня я уж пойду? — Хорошо, тогда я прогуляюсь с вами до магазина, — сдалась она, — только поставлю ему книжку. — И вот, дорогой пан Богумил, спустя несколько минут мы с панной Цивле уже шагали вниз по аллейке между садовыми участками, ганзейские башни костелов становились все меньше, пока, наконец, не скрылись вовсе, но не о них я думал, спускаясь вдоль кладбищенской ограды и очередных домиков с сараями, которые, судя по телевизионным антеннам, жестяным трубам, курятникам и пристройкам, были отнюдь не летними беседками, а постоянным жильем, так вот, не о костелах Главного и Старого города я размышлял, а о людях, у которых тут, должно быть, зимой замерзает в кране вода, дымят печки, протекают крыши и перегорают пробки, о людях, которые живут здесь, среди деревьев и зелени, словно на крыше города, вовсе не будучи олимпийцами. — Что вы молчите? — спросила панна Цивле. — Как пешком, так уж и сказать нечего? — Отчего же? — пожал я плечами. — Просто теперь мне хочется слушать, а не говорить. — Вы потрясены, — деловито заметила она, — таких районов по нашему телевидению не увидишь, впрочем, рекламировать тут у нас нечего, разве что воздух, но его в продажу пока еще не пустили, — улыбнулась она собственным словам, — а когда пустят, выстроят дома для тех, у кого тугой кошелек. — Так и закончились, пан Богумил, наша прогулка и наша беседа, панна Цивле отправилась в магазин, а я шагал дальше, до самых Варшавских Повстанцев, где пожарники теперь разрезали сцепившиеся машины, а пробка тем временем все увеличивалась, и, должен вам сказать, это было красиво — снопы искр, летевшие, подобно Волосам Вероники, из-под вращающихся дисков, — до такой степени красиво, что я замедлил шаг и вопреки своим принципам затесался в густую толпу зевак, всякий раз буквально постанывавшую от восторга при виде «скорой», которая увозила очередного извлеченного из этих жестяных зарослей водителя, а я все не мог прийти в себя и успокоиться, но не из-за несчастных, которых укладывали на носилки и развозили по больницам, а вспоминая то, что увидал в окошко деревянного сарая, когда стоял в садике панны Цивле: вот она подвозит брата к окну, на высоте его глаз устанавливает книгу на подставку, напоминающую музыкальный пюпитр, затем надевает Яреку на шею что-то вроде ошейника с лапкой на пружине; потрясенный, я наблюдал, как ее близнец-калека поднимает голову, захватывает губами металлическую лапку и с помощью этого приспособления без особого труда листает книгу взад-вперед, в поисках места, на котором остановился, пораженный, я смотрел, как он на мгновение задумывается: — Это я уже читал или еще нет? — как переворачиваем своей «указкой» страницы ваших, дорогой пан Богумил, рассказов, находит, наконец, нужный фрагмент, выпускает изо рта лапку и, улыбаясь во весь рот, принимается за чтение, в то время как панна Цивле готовится к выходу, поправляет перед висящим на стенке зеркальцем едва заметный макияж, собираясь, как я уже вам писал, спуститься вместе со мной вниз, в магазинчик у границы садовых участков. Да, я был взволнован, подсмотрев интимную минуту их жизни, без сомнения повторявшуюся множество раз и ставшую обыденностью, и взволнован тем, что, отпрянув от окна — панна Цивле уже заканчивала макияж, — отпрянув, видимо, лишь ради того, чтобы случайно наступить на крошечный зеленый кустик, растопыренное, спрятавшееся между вьюнком и крыжовником растеньице, и, в смущении сделав шаг назад, я заметил такие же растения, причудливо рассаженные в хорошо освещенных, а главное, хорошо укрытых от соседского глаза местах — зарослях смородины, маленьких прогалинках между обнаглевшими сорняками, а также среди стаек гладиолусов и пионов; словом, обнаружил эту плантацию священной травы, что прибыла к нам из Индии и преследуется, подобно Дионису в Греции. |
