| — Кисло же вы день начинаете, — доброжелательное, в общем-то, лицо таксиста напомнило мне все роли Клауса Кински, вместе взятые, — если имеется желание, по пути можем пивком затариться, круглосуточный сервис, при Ярузеле это было unmöglich, а теперь möglich, все möoglich, — разбитый «мерседес» из тех, с «крылышками», едва не развалился на повороте Картуской, дизельный мотор из последних сил выплевывал клубы выхлопных газов, заклекотали дверцы, застучали амортизаторы, упало незакрепленное стекло, освежитель воздуха наполнял салон густым душным облаком, кажется, это была мятная разновидность, — ну, тогда я на момент выскочу за куревом, — раскрыл водитель свои намерения, — вы тут обождите полминутки, — он остановил машину перед ночным магазином, недалеко от учебной площадки, — сейчас вернусь, — дверца заскрежетала и хлопнула, — вы только не засыпайте, — я глядел на горевший возле мусорного контейнера под каштаном небольшой костер, дервишей, алкашей, приверженцев святого Витта, любителей денатурата, водяры и бормотухи обоего пола, гревших свои лохмотья в мерцающем кругу, картинку то и дело затягивало все сильнее сгущавшимся туманом, а лицами, обликом, медленными и расчетливыми движениями они, дорогой пан Богумил, напоминали утомленных долгим маршем повстанцев, которые, оторвавшись на несколько минут от армии оккупанта, стремятся насладиться иллюзией краткого отдохновения, иллюзией, ибо исподволь подкравшийся рассвет принесет им лишь неминуемую смерть, гнусную и ничем не примечательную; мы поехали дальше на этом кошмарном «мерседесе», а таксист продолжал плести свой монолог, и я почувствовал, что мое вечернее и ночное занятие в автошколе еще не окончено, ему суждено получить продолжение, подобно тому, как продолжение имела история «сто семидесятого мерседеса», но не того, украденного русскими — он ездил на бензине, — а того, что благодаря моему отцу в один прекрасный весенний день семьдесят второго года появился в Верхнем Вжеще, на углу Хшановского, с дизельным мотором и гораздо большим пробегом, что, впрочем, явно тянуло на эпилог, — вот только панна Цивле, — размышлял я, расплачиваясь с таксистом, — захочет ли она вернуться к этой теме, захочет ли совершить очередной круг в нашем курсе вождения? — И представьте себе, дорогой пан Богумил, она захотела, потому что, когда я на следующий день шел по улочке Совинского в фирму «Коррадо» — гарантируем водительские права по самым низким в городе ценам, — из окна «фиатика» высунулась ее прелестная головка, и я услыхал: — Эй, пан Павел, вы опоздали на пятнадцать минут, мужчины вечно все усложняют. — Я был сконфужен, ведь накануне, из-за всей этой травки, мы не договорились на конкретный час, а потому я молчал, пристегиваясь и устанавливая зеркало, но у нее и в самом деле было хорошее настроение, и как только я тронулся, она сказала: — Сегодня отрабатываем перекрестки, для начала едем на Хучиско, а я, наконец, хочу услышать, что сделал ваш отец, надеюсь, это как-то связано с дедушкиными автомобилями. — Конечно, — я въехал на Картускую, — но прежде, чем начать рассказ, следует ознакомить вас с так называемым фоном, так вот, — я остановился на светофоре перед мэрией, — он был исключительно сер и убог, мы жили весьма скромно, отец, правда, был инженером, но, не являясь представителем нового, передового, здорового класса, на протяжении многих лет получал меньше тракториста в госхозе, разметчика на верфи, доярки или каменщика без всякого образования, но ни разу не пожаловался, лицо его ни разу не исказила кислая гримаса, и даже если перед получкой мы садились на хлеб со смальцем, он улыбался и замечал: — И не такое переживали, — и никогда не позволял себе предаваться воспоминаниям о старых добрых временах, потому что всегда полагал и неизменно верил, что рано или поздно наступят времена еще более замечательные, хотя, честно говоря, — мы все еще стояли в пробке перед мэрией, — я так и не понял, откуда у него этот благородный оптимизм, которым он уж точно не мог быть обязан собственному опыту — вероятно, неким спрятанным в недрах души залежам наивной доброты, иначе откуда бы отец черпал уверенность, — мы медленно удалялись от самого уродливого в городе здания, — что станет легче, когда делалось все тяжелее? — Может, он был верующим? — вопросительно взглянула на меня панна Цивле, — если это чувство глубокое, не показное, то человек, даже доведенный до крайности, полагает, что несмотря на временные трудности дело, в сущности, идет на лад. |
