| — Конечно, — я въехал на Картускую, — но прежде, чем начать рассказ, следует ознакомить вас с так называемым фоном, так вот, — я остановился на светофоре перед мэрией, — он был исключительно сер и убог, мы жили весьма скромно, отец, правда, был инженером, но, не являясь представителем нового, передового, здорового класса, на протяжении многих лет получал меньше тракториста в госхозе, разметчика на верфи, доярки или каменщика без всякого образования, но ни разу не пожаловался, лицо его ни разу не исказила кислая гримаса, и даже если перед получкой мы садились на хлеб со смальцем, он улыбался и замечал: — И не такое переживали, — и никогда не позволял себе предаваться воспоминаниям о старых добрых временах, потому что всегда полагал и неизменно верил, что рано или поздно наступят времена еще более замечательные, хотя, честно говоря, — мы все еще стояли в пробке перед мэрией, — я так и не понял, откуда у него этот благородный оптимизм, которым он уж точно не мог быть обязан собственному опыту — вероятно, неким спрятанным в недрах души залежам наивной доброты, иначе откуда бы отец черпал уверенность, — мы медленно удалялись от самого уродливого в городе здания, — что станет легче, когда делалось все тяжелее? — Может, он был верующим? — вопросительно взглянула на меня панна Цивле, — если это чувство глубокое, не показное, то человек, даже доведенный до крайности, полагает, что несмотря на временные трудности дело, в сущности, идет на лад. — Что ж, может, вы и правы, — засмеялся я, притормозив у Ракового базара, — хотя его вера в Бога опиралась скорее на дух квантовой физики, нежели на исторические примеры, но как бы то ни было, — вернулся я к нашему сюжету, — отец, питавший к выходкам прогрессивного, авангардного, здорового класса эстетическое отвращение и реагировавший на все их акции, митинги, марши и истерические выкрики сдержанным молчанием, лишь в одном случае изменял своим принципам и громко поминал прошлое, а именно, когда речь заходила о машинах. — Ему не нравились «сиренки» и «вартбурги»? — вновь прервала меня панна Цивле. — Не то слово, — пояснил я, — понимаете, когда мама или мы с братом иной раз говорили отцу: — Ах, как приятно было бы ездить на пляж хоть на несчастной «сиренке», вместо того чтобы целый час толкаться в раскаленном трамвае, как хорошо было бы возвращаться с Кашуб с корзинами, полными грибов, хоть на несчастном «трабанте», вместо того чтобы ждать под дождем последнего, битком набитого автобуса, который проезжает мимо остановки, даже не замедлив ход, — так вот, когда мы порой робко замечали, что, мол, кто-то из соседей или знакомых, отказывая себе во всем, накопил, наконец, на «сиренку» или, вытянув счастливый лотерейный билет, приобрел «вартбург», отец отвечал, что не каждая таратайка о четырех колесах и с мотором имеет право называться машиной, подобно тому, как не каждый, кто толкает с трибуны речь, непременно является государственным мужем, и закрывал дискуссию, заявляя, что если когда-нибудь и сядет за руль, то это непременно будет такой автомобиль, на каком они путешествовали с дедом, ну а нам оставалось лишь облизываться, потому что одна только мысль, одна лишь мечта о том, чтобы отправиться на сопотский пляж или кашубские озера на «мерседесе», казалась сошедшей со страниц книги фантастических пророчеств; шли годы, на улицах уже появились польские «фиаты», в «Деликатесах», отстояв в очереди всего один раз, можно было купить две пачки кофе и банку ананасного компота, изредка кто-нибудь привозил из Западного Берлина сильно подержанный «фольксваген», в Гдыне иные моряки носились по Свентоянской на «тальботах» или «понтиаках», но отец был непреклонен, и представьте себе, — я проехал каких-нибудь пять метров, и мы вновь застряли в пробке, — тот апрельский вечер, когда мы услыхали под окном нашей маленькой квартирки характерное стрекотание хорошо отлаженного дизеля, услыхали радостный ребячий хор, возбужденно скандировавший вслед медленно приближавшемуся «мерседесу-170 DS»: — Гестапо! Гестапо! — да, в жизни моего отца это был и в самом деле великий миг, на наших глазах его время описало удивительный круг, «сто семидесятый» с дизельным мотором, послевоенная модель, почти не отличался от прежнего, с бензиновым двигателем, — глядя на знакомые по фотографиям растопыренные крылья, знакомый вытянутый нос с радиатором и знакомый толстозадый багажник, мы ждали, что из машины вот-вот появится дедушка Кароль, но вместо него вышел отец и радостно замахал нам, предлагая совершить первую поездку по улицам Вжеща, и мы катили по Хшановского, потом по Полянкам, восхищаясь приборной доской с «бошевскими» циферблатами, ровным урчанием мотора, мягким покачиванием подвесок, а отец рассказывал, какого труда ему стоило разыскать отсутствовавшие детали, как он рыскал по свалкам металлолома и старым мастерским, как вытачивал на токарном станке то, что купить или найти оказалось уже невозможно, ибо да будет вам известно, — я заглушил мотор «фиатика», — ремонт этого пострадавшего в аварии «мерседеса», который отец приобрел у знакомого механика, продолжался два года, причем в строжайшей тайне, ведь главным было сделать сюрприз, изумить. |
