| — Ну да, конечно, — не уступала мама, — исключительно ради того, чтобы ты снова неделю не расставался с инструментами, успокойся, наконец, на тебе лица нет, мы вполне обойдемся и без машины, а впрочем, — гладила она его по голове, — можешь продать ее в музей. — Например, в немецкий? — саркастически уточнял отец, — у них наверняка есть такая модель, причем в значительно лучшем состоянии, это у нас, полячишек, с запчастями дефицит, мы плохие, грязные, пьяные и ленивые, знаешь, сколько я этого за войну наслушался! — Ну ладно, — сдавалась мама, — делай как хочешь. — Тут, дорогой пан Богумил, мне пришлось объяснить панне Цивле, что почти всю оккупацию отец по одиннадцать часов в сутки трудился в авторемонтной мастерской, почему его и не вывезли в рейх на принудительные работы — гараж обслуживал снабженческие фирмы и армию. — Делай как хочешь, — отвечала мама, хотя прекрасно понимала, что отец от «мерседеса» не откажется, ведь тот значил для него гораздо больше, чем просто автомобиль, и даже больше, чем просто «мерседес», так вот, когда, в конце концов на час езды стало приходиться около тридцати девяти часов ремонта, — продолжал я, подъезжая, наконец, к перекрестку Хучиско, — мама обиделась и заявила: — Я в эту колымагу больше не сяду, — и сдержала слово, а отец, когда двигатель в очередной раз не завелся, хлопнул дверцей, спрятал ключи в буфет и больше к машине, стоявшей у садовой ограды, не прикасался. — А дальше что было? — спросила панна Цивле. — Они так и не пришли к компромиссу? — Не пришли, — продолжал я, — потому что злились и друг друга не слушали, причем оба были абсолютно правы, а «мерседес» тем временем ветшал на жаре и морозе, под дождем и снегом и еще два года зарастал, словно пароход в русле высохшей реки, — крапива, пырей, лебеда были уже почти по крышу, воры разбили окно и отвинтили приборную доску с «бошевскими» циферблатами, коты метили кресла, дети сняли покрышки и поотламывали зеркала и эмблемы, а остальное довершили ржавчина и влага, пока наконец… — Прошу прощения, сверните вот здесь, — прервала меня панна Цивле, — в этом городе по-человечески уже не проедешь, за час мы не сделали и километра, — и я, дорогой пан Богумил, свернул на перекрестке Хучиско перед резиденцией бывших комиссаров бывшей Лиги Наций бывшего вольного города Гданьска, что оказалось вовсе не так просто, светофор не работал, движение регулировали двое молодых полицейских, не справлявшихся с автомобильной рекой, с этим напиравшим со всех сторон механическим потоком, звонили трамваи, гудели грузовики, машины ползли, словно улитки, в раскаленном воздухе последнего майского дня, а я осознал, что делаю последний круг на маленьком «фиатике» моей инструкторши. — Вот если бы метро было, — продолжала тем временем панна Цивле, — или отдельная полоса для трамваев, или хоть велосипедные дорожки, и чем они только заняты? — она взглянула на мрачную глыбу мэрии. — Право, не знаю, — вернулся я к нашей теме, — но раньше они, во всяком случае, интересовались хотя бы останками автомобилей, ибо после того, как «мерседес», заросший диким виноградом и походивший на огромную стрекозу с пустыми глазницами от фар, простоял под забором целых три года, нас посетил чиновник из отдела эстетики и велел убрать эту, как он соизволил выразиться, уродливую развалину, поскольку ее вид, мол, негативно сказывается на самочувствии жителей; так и закончилась в нашей семье, — добавил я, поворачивая наконец с Хучиско в Нове Огроды, — эпоха «мерседесов», полный, как говорится, финиш — машина отправилась на свалку, где среди старых локомотивов, кранов, строительных лесов, цистерн и железнодорожных рельсов ей предстояло дожидаться своей очереди в переработку, под гигантский пресс, отец же спрятал права и никогда и ни с кем больше не разговаривал на автомобильные темы. |
