| — Да что вы! — воскликнула панна Цивле, — и ваш отец не дал ему по морде?! — Пришлось бы лезть в воду, — объяснил я, — а кроме того, сталкиваясь с подобным хамством, он не злился, а впадал в меланхолию. — Выпустите рыбок из багажника, — посоветовал папа тому идейному товарищу из Познанского воеводства, — что, должен вам сказать, — я наконец тронулся на первой скорости, — возымело эффект куда больший, чем если бы он стал барахтаться с этим типом в луже, ибо, услыхав про рыбок, водитель «дакии» буквально побагровел, потерял дар речи, злобно пнул дверцу своего автомобиля и двинулся к нам — бодрой трусцой, ну и споткнулся раз, потом другой, мы видели, как он вылезает на берег пруда, по уши в тине, однако «мерседес» уже уносил нас по шоссе, а отец, переключив передачу, сказал нам с братом: — Теперь вы знаете, почему на поворотах не следует идти на обгон. — Очень поучительно, — засмеялась панна Цивле, — я бы удачнее не придумала, а эти ремонты и поломки — прямо как из рассказа Грабала, погодите, в каком же это было сборнике, там, где он разбирал двигатель? — «Красивая скорбь», — ответил я без запинки, дорогой пан Богумил, — Францину еще каждый раз требовался помощник — придерживать винты. — Вот-вот, — панна Цивле внимательно взглянула на меня, — у вас тоже так было? — Нет, — мы черепашьим шагом ползли вдоль небольшого сквера, где два здоровенных крана пытались сдвинуть с места советский танк, памятник освободителям города, — у отцовского приятеля был гараж с мастерской, правда, в Гдыне, так что если требовалось перебрать двигатель или покопаться в шасси, он уезжал на целый день и возвращался во Вжещ последней электричкой; «мерседес» все чаще нуждался в починке — на каждую уходило по два, а то и три дня — так что отец, взяв с собой спальник и бутерброды, ночевал прямо в мастерской и приезжал домой на отремонтированной машине — усталый, в грязном комбинезоне, пропахший бензином, однако мама радовалась уже меньше, чем когда автомобиль впервые появился на нашем дворе. — Посмотри на свои руки, — переживала она, подавая отцу ужин, — ты часами лежишь на цементе, — но тот и в самом деле был оптимистом. — Скоро все наладится, — возражал он, — немного терпения, и мы снова отправимся в горы. — Ну да, конечно, — не уступала мама, — исключительно ради того, чтобы ты снова неделю не расставался с инструментами, успокойся, наконец, на тебе лица нет, мы вполне обойдемся и без машины, а впрочем, — гладила она его по голове, — можешь продать ее в музей. — Например, в немецкий? — саркастически уточнял отец, — у них наверняка есть такая модель, причем в значительно лучшем состоянии, это у нас, полячишек, с запчастями дефицит, мы плохие, грязные, пьяные и ленивые, знаешь, сколько я этого за войну наслушался! — Ну ладно, — сдавалась мама, — делай как хочешь. — Тут, дорогой пан Богумил, мне пришлось объяснить панне Цивле, что почти всю оккупацию отец по одиннадцать часов в сутки трудился в авторемонтной мастерской, почему его и не вывезли в рейх на принудительные работы — гараж обслуживал снабженческие фирмы и армию. — Делай как хочешь, — отвечала мама, хотя прекрасно понимала, что отец от «мерседеса» не откажется, ведь тот значил для него гораздо больше, чем просто автомобиль, и даже больше, чем просто «мерседес», так вот, когда, в конце концов на час езды стало приходиться около тридцати девяти часов ремонта, — продолжал я, подъезжая, наконец, к перекрестку Хучиско, — мама обиделась и заявила: — Я в эту колымагу больше не сяду, — и сдержала слово, а отец, когда двигатель в очередной раз не завелся, хлопнул дверцей, спрятал ключи в буфет и больше к машине, стоявшей у садовой ограды, не прикасался. |
