Дом и вправду был старый – один из немногих выстроенных до Отделения, в которых еще проживали крепостные. (Или “паства”, как их повадились обзывать Управители, или же “грязь” – по терминологии блюстителей.) Всех трудяг и большинство спецов уже переселили в общаги нового образца, прозванные общинными домами, без кухонь и душевых, с двенадцатиместными палатами и такими стенами, что они больше походили на звуковые мембраны, разнося каждый шорох по всему дому. Конечно, здешняя изоляция тоже оставляла желать лучшего (в особенности для Вадимовых локаторов), но тут еще получалось отстраняться сознанием от застенного гомона да топанья над головой. И от зудения настырных комаров, расплодившихся в подвалах и через вентиляционные каналы проникающих на все этажи. Но главное: его мысле‑облако все же ограждалось от чужаков бетонными плитами и при желании можно было убедить себя, что их вовсе не существует. А вот сможет ли Вадим не озвереть в новых “людятниках”, где на восстановление тайных сил у него не останется ни часа? Со вздохом Вадим поднялся и отправился на крохотную кухню проведать обитающую там мышь, свою единственную соседку по квартире. Отоспавшись за день, она уже выбралась из угловой норки и теперь сосредоточенно умывалась, рассевшись посреди разоренного угощения. На Вадима нахалка внимания не обратила, даже когда он осторожно погладил ее по серой шерстке. При нынешних строгостях это была, пожалуй, единственная живность, которую могли позволить себе спецы,– исключая разве насекомых.

– Чего, пацаненок,– негромко спросил Вадим,– скучно одному? Смотри, шкурищу‑то не протри!..

Подбросив мыши огрызков, он вернулся в комнату.

Треть его комнаты занимал шкаф – громадный и допотопный, как мастодонт. Оставшуюся часть Вадим ухитрился разгородить книжными полками, в одном закутке устроив спальню, в другом – кабинет. Курсировать по здешним теснинам было непросто, в некоторые и вовсе приходилось протискиваться бочком, но Вадим не собирался устраивать в квартире танцы. А гости заглядывали к нему редко – за единственным исключением.

Рядом со шкафом помещался тивишник, из новых,– с плоским до изумления экраном и единственным тумблером, изначально лишенный даже регуляторов яркости и громкости, не говоря о блоке настройки. Тивишник был вмертвую нацелен на единственную частоту. И даже если получалось бы ее изменить, для других каналов у него не хватало чувствительности – двойная защита от не в меру пытливых. “Редкая птица долетит до середины…”, и какого хрена там делать?

Впрочем, Вадим‑то как раз знал, какого,– и давно переиначил тивишник до самого нутра, сохранив только внешность. Распахнув шкаф, он с пристрастием оглядел полки, забитые тряпьем под завязку. (Сколько лет копилось это барахло?) Хмыкнув, Вадим сноровисто переложил стопки на кресла, открыв в глубине шкафа приборную панель – на всю высоту полок. Каждый вечер проходить через такую процедуру было хлопотно, зато гарантировалась безопасность при посещениях домовых: столь глубоко они не копали. А если нагрянут с обыском режимники или, спаси бог, репрессоры, то эти найдут где угодно. И уж тогда за него примутся всерьез. Наверное, подобного финала не избежать, но пока что многие каналы, явные и тайные, замыкались на него, и отказаться от такого обилия – поищите дурака! Эти неказистые с виду приборы, придуманные и опробованные Вадимом в родимом КБ, а затем поблочно перетасканные домой, позволяли включаться не только в канал общего пользования (КОП), но и в спецканалы, ориентированные на потребителей высших уровней,– исключая, может, самый специальный, наверняка строго засекреченный. Впрочем, об этом, почти гипотетическом, канале, Вадим горевал не слишком. Зато праздниками души становились него вечера, когда его самоделки натыкались на программы соседних губерний, с трудом прорывавшиеся сквозь помехи.