На минуту женщина забыла о своей роли совратительницы и заговорила от души. Вот такой она нравилась Вадиму куда больше, к такой Алисе он и приходил – с такой даже можно было дружить.

– Мне – с вами? – удивился он.– Алисочка, окстись! Чтобы я вместе с вами тянул эту мякину? Да я смотреть на нее не могу, не то что делать!

– Во‑первых, это не мякина,– возразила Алиса.– По крайней мере, не все. Во‑вторых, никто не собирается навязывать тебе… – Она осеклась, сообразив, что перегибает. Неуверенно добавила:

– Но ведь попробовать можно?

– Зачем? Ты не хуже меня знаешь, что никто в Студии не захочет подставляться – даже за твои прекрасные глаза. Меня либо вышвырнут, либо попытаются причесать подо всех и по‑своему будут правы, потому что за последние годы публика настолько привыкла к этой жвачке, что любое отклонение посчитает за оскорбление. Они выросли на этом, понимаешь? Целое поколение! А ведь когда‑то…

Да уж, когда‑то, еще на памяти Вадима, у людей был выбор. Пусть не богатый, но все ж таки. Тогда и книги еще не вышли из обихода, а ныне у многих ли они сохранились? С тех пор как накрылись немногие местные издательства, а приток извне перекрыли…

– Каждый раз забываю, сколько тебе лет,– сказала Алиса, завороженно на него глядя.– Ты вправду ровесник Марка? С ума сойти!

– Заблудился во времени,– смущенно ухмыльнулся Вадим.– Иногда такое случается. Вообще это несправедливо: только начинаешь понимать жизнь, как в мозгу уже возникают накатанные борозды и мысли катятся по ним, словно карусельные лошадки взамен настоящих скакунов. А жизнь тем временем уходит вперед, и от прежнего опыта мало проку.

– Да уж, хорош! – Она взъерошила ему волосы.– Красишь?

– Волосы? За кого ты меня держишь!..

– Раньше у тебя было полно седых.

– Кальция, видимо, не хватало,– объяснил Вадим.– Теперь сижу на одной морковке, а яйца пожираю вместе со скорлупой.

Раньше у него и пропорции были иные, да и рост меньше. За последнюю дюжину лет Вадим существенно перестроил тело, и если б Алиса не виделась с ним так часто (и не любила себя столь сильно), то наверняка бы это заметила. Но не видит – и слава богам: хлопот меньше.

– Это что,– не удержался он от похвальбы,– у меня и зубы растут!

Алиса засмеялась, не поверив. Затем вдруг коснулась ладонью пояска, неуловимо двинула плечами – в единый миг халатик слетел с нее и закачались освобожденные груди. Все, как он хотел.

– Нравлюсь тебе? – спросила Алиса, глядя на Вадима в упор.– Фу, какой смешной – невозможно! Хочешь, чтобы я тебя изнасиловала?

Ее округлые мягкие формы лишились последних покровов, и заветные прелести Алисы теперь были выставлены, точно на витрине. Однако на теле оставалось так много разнообразной мелочевки, включая неуместные туфли, что она казалась не столько голой, сколько раздетой. Чтобы довести такую порочную, развращенную наготу до абсолюта, следовало, видимо, обнажить только запретные места, прикрыв остальное,– но тогда стало б уже не до массажа. Впрочем, в прежние разы Алиса не стеснялась встречать Вадима в одних чулочках (ажурных, на резинках) и корсете (весьма нарядном), якобы не успев переодеться в домашнее, и благосклонно предоставляла довершать туалет уже ему. А иногда она любила разгуливать по квартире в бархатных, отороченных мехом сапожках и просторной шелковой рубашке до середины ягодиц – все! Кому не нравится, пусть не смотрит. Такие вот странные игры.

– Ладно, займемся делом,– сказал Вадим, со вздохом убирая гитару.– Ну‑ка, милая, раскладывайся!

Выпятив челюсть, он подошел, сел у Алисы в ногах, вдруг дернул за щиколотки – и с коротким визгом она опрокинулась на спину, теряя туфли.