|
С мастерством опытного оратора, неожиданным в столь молодом человеке, он сумел составить выступление из импровизированных похвал Августу и Германику, обожаемым в народе, и из приготовленных накануне прославлений в адрес Тиберия, их потомка. Его простая и строгая речь в целом вызвала одобрительные рукоплескания, хотя при всяком упоминании Тиберия слова нового императора заглушали яростные крики: – В Тибр! В Тибр! Поэтому в заключение Гаю Цезарю пришлось просить разрешения народа: ради памяти Гер-маника и Агриппины позволить сжечь тело Тиберия и достойно похоронить прах. После некоторого замешательства эта просьба была уважена. Вскоре несколько сенаторов и всадников, сопровождаемых сотней преторианцев, без всяких почестей понесли тело к Марсову Полю. Им вслед полетели проклятия и ругательства. Прибыв к мавзолею Августа, участники процессии предали огню останки Тиберия, а пепел собрали в урну и поместили в одну из ниш величественного монумента. На этом погребение закончилось, и Калигула отправился в курию. Там он оглядел сенаторов, притихших если не из уважения к традициям траурных церемо-ний, то из страха перед собственным будущим, и стал говорить. Прежде всего он поблагодарил сенат, здравый смысл которого не позволил разделить вер-ховную власть между ним и сыном Друза, Тиберием Гемелом, как предназначалось в завещании деспота; он заверил, что ни сенат, ни народ Рима не пожалеют о таком решении. Он сказал также, что, тщательно изучив бумаги Тиберия, приказывает квестору государст-венной казны без утайки выплатить все суммы, указанные в завещании усопшего императора, хотя в целом оно, конечно, не может иметь силы [I]. Кроме того, он распорядился выдать большую сумму преторианцам, вигилиям и легионерам. Это проявление щедрости нового прицепса было одобрено долгими аплодисментами. Наконец, говоря о Тиберии, он во всеуслышание назвал его деспотом и призвал восстано-вить основы Республики: отныне все общественные дела должны были находиться в ведении се-ната, вобравшего в себя блеск и достоинство всего Рима [II]. Эти слова попали в самую точку. Притихшая на время курия разразилась бурными рукопле-сканиями; сенаторы стали наперебой поздравлять друг друга с возвращением золотой поры Рес-публики, которая, казалось, навсегда канула в прошлое. Многие плакали от счастья, обнимались и благословляли Гая Цезаря. Лишь небольшая группа отцов города, возглавляемая Аннием Минуцианом, Лентулом Гету-ликом, Юлием Греком и Валерием Азиатиком, не разделяла общего ликования, опасаясь подда-ваться слишком уж обнадеживающим обещаниям. Не обращая внимания на остальных, эти сенаторы хмуро переглядывались между собой, вполголоса высказывая сомнения в искренности только что прозвучавших слов. – Как мне известно, Тиберий – а он был великим знатоком людей! – однажды заметил, что не оставил бы в покое Калигулу, если бы не воспитал в нем ядовитую змею для Рима [III]. Это сказал Лентул Гетулик. – Я вам напомню о другом, – добавил Анний Минуциан, – еще на Капри Калигула так часто превозносил жестокость Луция Корнелия Суллы, что даже Тиберий в конце концов не удержался от реплики: «К сожалению, обладая всеми пороками Суллы, ты не имеешь ни одного из его достоинств» [IV]. И многие отцы города подтвердили, что до них тоже доходил подобный слух. – А моя бедная дочь Юния, – дрогнувшим голосом произнес Марк Юлий Силлан, – которая, как вы знаете, была женой Калигулы и умерла на шестой месяц после свадьбы, говорила мне, что за его внешним безразличием к общественным делам, так же как и за страстью к высоким словам скрывается столько низких помыслов, сколько их не было даже у самого Тиберия! Тем временем сенат, вызвав обоих консулов, Ацеррония Прокула и Петрония Негрина, предложил им сложить с себя полномочия, чтобы Цезарь мог принять консулат и по своему ус-мотрению выбрать подходящего помощника: Прокул и Негрин одобрили такое решение. |
