|
– К твоим услугам носилки, а мы немного пофилософствуем, – сказал Клавдий. Два патриция и два либертина пропустили вперед носильщиков, предшествуемых номенклатором и евнухом, которые все это время стояли наготове. Спускаясь по лестнице, Клавдий окликнул Деция Кальпурниана, провожавшего носилки красноречивым взглядом: – Эй, юноша! И, по-своему истолковав сконфуженность центуриона, он продолжил: – Благоразумный человек должен удерживаться от опрометчивых поступков, подобных то-му, который ты совершил сегодня. Забудь о моем родстве с Германиком, ты мне ничего не гово-рил, я тебя не слышал. Степенно попрощавшись, он с достоинством спустился по лестнице и отправился вслед за носилками, рядом с которыми шел Паоло Персик, а чуть поодаль – Тит Прокул. – Прекрасная Валерия! Позволишь ли ты поцеловать эту прелестную ручку? – прошептал старик. – Позволю, – не смутившись, ответила Мессалина и протянула сенатору руку, которую тот благоговейно поцеловал. – Сегодня ночью на улицах будет много народу, – шепнула она на прощание. – Приходи в час контицилия и спроси Перцению. Она махнула рукой, и Персик отстал от носилок. Но не успели далматы сделать и нескольких шагов, как с другой стороны носилок ее окликнул запыхавшийся Деций Кальпурниан. Она обернулась и произнесла: – Прими еще раз мою благодарность за твое расположение к нам. И, пока центурион подбирал ответные слова, она высунула голову за паланкин и, глядя как бы на дорогу, добавила чуть слышно: – Завтра на рассвете приходи ко мне. Только осторожно. Спроси Перцению. Она улыбнулась и нежно помахала рукой… Четверо далматов шагали в ногу, впереди них шел номенклатор, рядом с паланкином осто-рожно ступал евнух с зонтиком, а сзади плелся Клавдий, с видом знатока рассуждавший об изы-сканных яствах, которые ожидали его: – Посмотрим, удались ли повару грибы под мавританским соусом. И немного погодя мечтательно добавил: – До чего же хочется обожраться! Просто нет сил! ГЛАВА II Гай Цезарь Калигула в руках Эннии Невии Перед ростральной трибуной Юлия стояли роскошные похоронные носилки, окруженные запыхавшимися сенаторами и всадниками. В носилках лежало тело Тиберия, многочисленные яз-вы на лице которого были скрыты под маской из благовоний и редких мазей. Пространство Форума начиная от арки Фабиана было заполнено людьми. Они теснились и на ступенях храма Весты, и даже на широкой лестнице храма Кастора и Поллукса. На рострах в величавой позе стоял высокий юноша, облаченный в черную тогу; он произно-сил похвальную речь Тиберию. Это был Гай Цезарь Германик Калигула, восемь дней назад про-возглашенный императором. Удлиненное лицо Калигулы было бы красиво, если бы не выражение мрачной свирепости, никогда не покидавшее его, словно он хотел вызвать ужас у всех, кто его видел. Широкий и высокий его лоб, на который падала прядь каштановых волос, был грозно на-хмурен. Поредевшая шевелюра была зачесана так, чтобы по возможности скрыть раннюю лысину. Большие голубые глаза обычно выражали то гнев, то подозрительность, и поразительно быстро, почти по-детски меняли одно состояние на другое. Облик дополняли впалые виски, худые щеки, изогнутый аристократический нос, красивый чувственный рот и тонкая шея. Фигура нового прицепса была, пожалуй, слишком полной, а ноги чересчур тонкими. Когда Калигула появился на рострах, раздались аплодисменты, но в то же время послыша-лись и голоса: – Никаких похвальных речей! Хватит прославлять чудовище! И тысячи глоток сразу подхватили: – Тиберия в Тибр! Тиберия к Гемониям! Тогда Гай Цезарь решил, что лучше начать с похвальной речи своему прадеду Августу, сво-им родителям Германику и Агриппине, а далее, как бы невзначай, упомянуть о дяде, имя которого вызывало столько ненависти. |
