Я позавтракал, свалил посуду в мойку, бриться не стал, усмотрев в этом некий вызов - правда, непонятно кому, - и, накинув куртку, вышел из квартиры. В подъезде, как всегда, пахло кошачьей мочой и застарелым сигаретным дымом, дворничиха тетя Настя пожаловалась мне на нехороших людей, справляющих здесь же свои естественные потребности, я осудил этих мерзавцев, слившись с дворничихой в экстазе морального единения, и выскочил на улицу.

    «Вольво» шефа уже стоял у подъезда. Так бывало всегда, когда шеф собирался подкинуть мне новую работенку, о которой весь сонм его дипломированных вдоль и поперек комп-экспертов уже успел отозваться коротко и внятно:

    - Безнадега!

    Как правило, после такого диагноза шеф лично звонил мне, лил патоку в телефонную мембрану и на следующее утро заезжал собственной персоной.

    Поначалу это льстило моему самолюбию.

    Телохранитель шефа по кличке Десантура помахал мне из-за руля медвежьей лапой и оскалил в приветливой улыбке сорок восемь с половиной золотых зубов. Когда-то я наголову обыграл его в карты, не похваставшись этим ни единой живой душе, и с тех пор Десантура мне симпатизировал. Я был вторым человеком в мире, кому Десантура симпатизировал, - первым был он сам. По-моему, он меня жалел и часто спрашивал после утреннего кофе:

    - Слушай, Гений, ты и впрямь цвета не различаешь?

    Я устал объяснять ему, что дальтоники цвета в принципе различают, не различая оттенков, и мир не выглядит для них, то есть для нас, потрепанным черно-белым фильмом, но Десантура не верил.

    - А какого цвета вон тот «жигуль»? - спрашивал он.

    - Красного, - отвечал я и уходил.

    - А вот и врешь! - радостно орал мне в спину Десантура. - «Жигуль» и вовсе оранжевый! Врешь, Гений!

    И потом у него до вечера было хорошее настроение.

    Я - дальтоник. Вернее, сейчас правильнее было бы сказать: я был дальтоником. И еще у меня нет музыкального слуха. Совсем. Неловкая акушерка, вытаскивая меня из моей вопящей мамаши, коряво наложила щипцы и не пожалела силушки - в результате чего головка невинного и некрещеного младенца оказалась изрядно сплющена с левой стороны. Сейчас это практически не видно; да и чудо-Верка, моя личная парикмахерша, настолько приловчилась прятать эту асимметрию, что я даже иногда нравлюсь девушкам. На первых порах. На вторых же они говорят, что я - бездушное чудовище, которому недоступна истинная красота.

    Пожалуй, это правда.

    Я был бездушным чудовищем.

    И еще я был компьютерным гением.

    - Добрейшее утречко! - бодро выкрикнул шеф, выбираясь из машины.

    Его круглое щекастое лицо растянулось во все стороны самым добродушным образом, я уже почти дошел до него - и в этот момент «вольво» набух сизо-огненным шаром, из которого нелепо торчала голова Десантуры, пламя скомкало шефа целиком, как бумажную фигурку, я почувствовал, что мне очень жарко, и увидел в сердцевине пылающего ада чью-то руку.

    Она махала мне, словно приглашая войти.

    Странная такая рука: тощая, жилистая, безволосая, покрытая необычной татуировкой... Я постарался приблизиться, чтобы рассмотреть татуировку, и мне это удалось - на предплечье гостеприимной руки скалился усатый дракон, топорща спинной гребень.

    Потом я оглянулся и увидел самого себя.

    Я лежал ничком около чадящей машины, рядом со мной валялась оторванная взрывом голова Десантуры, блестя золотыми зубами, под моим правым ухом торчал зазубренный осколок, а от подъезда ковыляла причитающая дворничиха тетя Настя.