– Представляешь, сколько это работы? – возмутился было Мур, но тут противно и громко запикал его пейджер.

– Бетси, – быстро сказал Джон, глядя на экран. – Мне надо ответить на звонок и бежать. Ты завтра вечером свободна? Нет, нет, я не приглашаю тебя на романтический ужин, – при этих отнюдь не галантных словах я насупилась – почему же, интересно? – Давай обсудим твою идею позднее. Часов в восемь тебя устроит?

– Устроит, – буркнула я.

Когда же этот невоспитанный тип уберется из моего дома и оставит меня в покое? «Я не приглашаю тебя на романтический ужин» – очень милое заявление! Как раз такое, которое приведет в отличное настроение любую женщину от восемнадцати до восьмидесяти лет!

Перед тем как исчезнуть, Мур дал мне свои координаты: домашний, рабочий, сотовый и даже телефон мамы.

– Если что – звони в любое время суток, – произнес он уже в дверях, протягивая выпендрежную визитку. – Будь осторожна. И ни с кем не болтай.

Заперев дверь за наконец-то отбывшим восвояси Муром, я опять пошла в гостиную, уселась на диван перед портретом молоденькой Марины Мнишек и погрузилась в невеселые думы.

Прожив с Елизаветой Ксаверьевной под одной крышей почти три года в роли помощницы-сиделки, я помогала ей, чем могла.

По просьбе родственников эксгумацию тела старушки не проводили, и это понятно. Ни у кого не вызвала удивление смерть дамы на девяносто седьмом году жизни. Вызванный утром врач неотложки безапелляционно заявил, что дама умерла во сне от остановки сердца.

В вопросах медицины я полный профан, но даже мне показалось очень странным, что смерть настигла Елизавету Ксаверьевну так неожиданно. Конечно, она находилась в весьма почтенном возрасте, однако лечащий доктор никаких тревожных предупреждений в последний вечерний визит не сделал. Наоборот, он заметил, что пожилая дама чувствует себя совсем неплохо и также удивился ее кончине.

Я прекрасно помнила наш последний вечер с Елизаветой Ксаверьевной. После ухода эскулапа я дала ей все необходимые лекарства, и мы душевно проболтали до поздней ночи.

Старую даму часто посещала бессоница, но в ту свою последнюю ночь она отказалась от снотворного и рассказала удивительную историю, после которой я впервые задумалась о многих исторических событиях и взглянула на портрет Марины Мнишек, столь любимый Елизаветой Ксаверьевной, совсем другими глазами…

За окном ярко светило солнце, а в комнате было прохладно и тихо. Я залезла на диван с ногами, накрылась пледом и задумчиво уставилась на портрет. Девушка на нем так же задумчиво взирала на меня из глубины прошедших четырех столетий.

Польская пани Марианна Юрьевна Мнишек. Русская царица Марина. Жена известного авантюриста Гришки Отрепьева или Лжедмитрия I. После его гибели – то ли сожительница, то ли жена Лжедмитрия II, Тушинского вора, как прозвали того в народе. Потеряв обоих Лжедмитриев, взяла в любовники и защитники атамана Заруцкого, который тоже сложил буйну голову за призрачное право называться московским царем. А может, только за то, что влюбился без памяти в прелестную полячку?

Елизавета Ксаверьевна держала портрет Марины у себя в спальне и не разрешала никому перевешивать его в другую комнату. Она часто и подолгу внимательно, печально разглядывала портрет, словно пытаясь отгадать какую-то загадку, тяжело вздыхала и даже плакала.

Я вылезла из-под теплого пледа и подошла поближе к Марине. Высокомерный взгляд, длинные стрельчатые брови, миндалевидные глаза, надменно изогнутые неулыбчивые губы… В целом, девушка выглядела очень симпатичной, даже длинноватый нос не портил ее, но уж очень заносчивой.