– Но я и тебя любила. То, что я чувствовала к Родди, не имело к тебе никакого отношения.

– Да нет, я знал, что ты любишь меня. Просто я не хотел тебя видеть и простить за то, какой ты была.

– За то, что я любила кого‑то, кроме твоего отца?

– За то, что ты любила его, пока отец был жив. Я не мог не вмешаться. Я не мог это вынести.

Леди Ашертон посмотрела мимо Томми на старинные ворота.

– А я оказалась слабой, – сказала она. – Да, так оно и есть. Жаль, мне не хватило ни благородства, ни храбрости, ни сил, чтобы прогнать Родди, когда я поняла, как сильно люблю его. Томми, я не могла это сделать. Может быть, у какой‑нибудь другой женщины хватило бы сил, а я оказалась слишком слабой, слишком зависимой. Я спрашивала себя: что плохого в нашей с Родди любви? Кому мы мешаем тем, что не считаясь с мнением чужих людей, любим друг друга? Он был нужен мне. Чтобы любить его и жить в мире с собой, я устроила из своей жизни множество отдельных комнат – в одной дети, в другой твой отец, в третьей Родди, – и везде я была разной. Чего я никак не ожидала, так это того, что ты вырвешься из своей комнаты и увидишь женщину, которая желала Родди. Никогда не предполагала, что ты можешь увидеть меня такой.

– Какой, мама, настоящей? Ты ведь была живой женщиной. А я не мог это принять.

– Все правильно. Я понимаю.

– Мне нужно было, чтобы ты мучилась. Я знал, что Родерик хочет жениться на тебе. И поклялся, что этого не случится. Ты должна была хранить верность семье и Ховенстоу. Я был уверен, что он не женится, если ты не пообещаешь покинуть наш дом. Вот я и держал тебя тут узницей все прошедшие годы.

– У тебя не было такой власти. Я сама выбрала.

Линли покачал головой:

– Ты бы уехала из Ховенстоу, если бы я женился. – По ее лицу он понял, что угадал правду. Она опустила глаза. – Я знал, мама. И это стало моим оружием. Если бы я женился, ты обрела бы свободу. Поэтому я не женился.

– Ты не нашел подходящую девушку.

– Почему ты не ругаешь меня, ведь я заслужил?

Леди Ашертон помедлила в раздумье:

– Знаешь, дорогой, я не хочу причинять тебе боль. И тогда не хотела. И теперь не хочу.

Ничто не могло потрясти его сильнее. Ни упреки, ни обвинения. Он чувствовал себя хуже некуда.

– Тебе как будто кажется, что ты должен нести весь груз на своих плечах, – сказала его мать. – Ты не представляешь, сколько тысяч раз я мечтала повернуть время вспять; чтобы ты не увидел нас вместе, чтобы я не ударила тебя, чтобы я сделала что‑то – сказала что‑то, все равно что – и помогла тебе в твоем горе. Потому что это было горе, Томми. Твой отец умирал здесь, в этом доме, а я к тому же лишила тебя матери. Но я была слишком гордой, чтобы повиниться перед тобой. Я думала: что он себе позволяет, маленькое высокомерное чудовище? Как он смеет судить меня за то, что сам еще не в состоянии понять? Пусть покипит немного! Пусть позлится. Пусть поплачет. Тоже мне формалист. Все равно смирится. Но ты не смирился. – Тыльной стороной ладони она ласково дотронулась до его щеки, так что он едва почувствовал ее прикосновение. – Не может быть большего наказания, чем отчужденность между нами. И если бы я вышла замуж за Родди, это не изменилось бы.

– Но замужество дало бы тебе кое‑что другое.

– Да. И все еще может дать.

Ее голос – легкий, нежный – сказал ему то, о чем она не успела ему сообщить.

– Он опять просил твоей руки? Отлично. Я рад. Это будет мне прощением, какого я не заслужил.

Леди Ашертон взяла сына под руку:

– Томми, то время миновало.