|
В глазах помутилось, мелькнула мысль, что сейчас стошнит. Но закрыл глаза, и как то полегчало. А открыв, увидел: сверху надвигается потолок. Бросив взгляд вниз, он ошарашенно заметил, что сам к тому же еще и голый. И еще, что под ногами виднеется чья то макушка. Карлсен попробовал наклониться и разглядеть лицо, но в эту секунду голова прошла через потолок. И вот он уже стоит на крыше, а рядом Крайски, тоже голый. Грудь и живот у Крайски курчавились рыжеватым волосом. Тело мускулистое, без единой жиринки, и все равно какое то неприглядное – чересчур анатомичное, что ли. А вверху на бархатно черном небе сияли звезды – круглые, влажные, с отливом. Только тут до Карлсена дошло – тело осталось позади. Он двинулся было к краю крыши, но Крайски остановил. – Не надо, иначе выйдешь за поле. Смысл сказанного дошел моментально: стоило сделать пару шагов к парапету, как покалывание прекратилось, и в теле наступила внезапная легкость. Шаг назад, и по покалыванию вновь определилась верная точка. Озадачивало то, что тело на вид оставалось совершенно нормальным – он почему то считал, что призраки должны быть полупрозрачными. Собственное бедро на ощупь было твердым и теплым. Стоя сейчас в звездном полусвете, Карлсен обратил внимание, что парапет крыши вроде бы тоже чуть светится. Вначале показалось, что все это смуглое электрическое зарево Нью Йорка, но тут понял, что смотрит то он на юг, на океан. А приглядевшись, осознал, что свечение распространяется по всей крыше, как будто она сделана из люминесцентного материала, хотя такое слабое, что, не вглядевшись, и не различишь. Что то надвигалось. Покалывание начинало беспокоить, в ушах тяжелой волной поднимался гул. «Сначала тронешься медленно…», – донесся, словно издали, голос Крайски. И тут с мгновенной мощью метнуло вверх, как из пушки. Нью Йорк в секунду выстелился под ногами дымчатым шлейфом света. Считанные мгновения, и к западу ровно забрезжило – там, где, сходясь, мягким светом отливали суша и серебристая кисея облаков. Вот в глаза ударило слепящее солнце, и пришлось, зажмурившись, отвернуться. Когда Карлсен открыл глаза снова, стояла странная тишина. На миг показалось, что всякое движение прекратилось, пока взгляд не упал на голубоватый с зеленью шарик Земли, уплывающий вниз, в нарастающую темноту. А вот звезды стали ярче и – надо же! – обрели цвет, будто огоньки на елке: красные и синие, зеленые, желтые и белые… Зависнув, он неспешно плыл в странно безмолвном пространстве, завороженно глядя на неожиданно близкие созвездия, известные еще с тех детских ночей за домашним телескопом: Большая Медведица, Кассиопея, Андромеда, Телец, Орион, Персей… Просто изумительно, насколько они близко: все равно, что огни города при посадке. Солнце постепенно отдалялось, значит – как Карлсен и предполагал – они движутся в сторону Ориона – охотника в форме кривых песочных часов, самого приметного на небосводе. Вон в верхнем левом углу Бетельгейзе – самая яркая звезда в созвездии, а справа внизу Ригель – вторая по яркости – пронзительно розовая, как и все созвездие. В этот миг перед глазами взвихрилось, и больше он ничего уже не различал. Его завертело волчком, словно всасывая в исступленный водоворот, в котором тело растягивалось на манер жвачки. Вслед за тем затуманилось и само сознание. Любопытно, что, несмотря на такую размытость, Карлсен по – прежнему осзнавал свою, бытность эдакой сияющей крупицей. Чувство на редкость неудобное, так что возврат зрения был встречен им с радостью. Первым ощущением был режущий свет. Карлсен, зажмурившись, успел заметить, что светом ярится небольшая звездочка, которая, несмотря на грошовый размер, была определенно ярче Солнца. Непостижимо, чтобы такая кроха, и так полыхала. Это, судя по всему, и есть Ригель, по мере приближения начинающий голубеть. К счастью, на пути света возникла неожиданно преграда, контраст приятный, все равно что из под зноя перейти в прохладу. |
