— Как ты сам заметил, сразу же после рождения байстрюка пошли слухи, будто бы Шумская не родила этого ребёнка, а украла у какой-то бабы, чтобы с Аракчеева деньги на него тянуть, — продолжил Пётр Петрович, устраиваясь у стола в беседке. Вошедший вслед за барином казачок лет десяти принёс зажжённую свечу и трубку, которую ловко теперь набивал табаком. — Скверная история. Аракчеев роженицу одарил и ребёнком очень гордился. Но ты же знаешь моего отца. Он не поленился вызнать, кому приписывали мальца. Дело в том, что Минкина, ух чёрт, приелось, веришь ли, неприятно называть её Шумской! Тогда-то она ещё Минкиной значилась, ракалия. В общем, Анастасия Фёдоровна, желая крепче привязать к себе любовника, сказала ему, будто бы беременна. Не знаю, была ли она на самом деле в положении или выдумала, но никого она тогда не родила, а уговорилась с беременной солдаткой Лукьяновой, что та отдаст ей ребёнка, а сама привязала себе подушку на живот. Так что никого она не отнимала, следовательно, никто и не жаловался. Денег она Лукьяновой отвалила да ещё и при родном сыне оставила кормилицей.

— Ты говоришь, что ему сейчас двадцать два года, стало быть, родился он в 1803-м, — подсчитал Псковитинов. Приблизительно с того времени, если я не ошибаюсь, и пошли слухи о пропавших младенцах и чёрной магии?

— Да, действительно. — Корытников закурил, с удовольствием выпуская голубоватое облачко ароматного дыма, в беседку вошла Маша в сопровождении лакея, нёсшего огромный самовар, и девушки, в руках которой обнаружилось блюдо с пирогом. Пока прислуга готовила чайную перемену, Машенька подсела к мужчинам, жадно вслушиваясь в каждое слово.

— А тебе, голубушка, следует знать, что, если бы Минкина была рождена не от мужа своей матери, а от безродного цыгана, «по движению чувств», как ты говоришь, она бы не могла претендовать на дворянство и родовую фамилию. И тебе как девице вполне начитанной и разумной это следовало знать, — первым делом отчитал дочь Пётр Петрович.

— Да я и сама догадалась, какую глупость брякнула. — Маша с гневом шлёпнула себя по плечу, убив присевшего на розовый фестончик комара. — Но ведь могло быть и так, что Минкина — подлинная дочь своих родителей, а цыган просто похитил её. Цыгане ведь воруют детей. Всё это знают.

— Цыганам своих чумазых девать некуда. На что им ещё и чужие? — ласково приобнял девушку Александр Иванович.

— Но все же говорят! Решительно все! — не сдавалась Машенька. — К тому же в этом случае всё сходится. Если ребёнка украли и воспитали как крестьянку, она от этого крестьянкой ведь не стала?! А потом генерал Бухмейер поехал в этот самый город и получил от её отца документы о рождении.

— Тогда бы он, как минимум, получил и предписание арестовать похитителя, — парировал Пётр Петрович. — Да и отец, если, конечно, он отец, а не фикция, обязан был потребовать найденную дочь к себе.

— М-да. В таком случае ещё один вариант…

— Всё, уволь дорогая. Александр Иванович приехал о деле говорить, а ты отвлекаешь своими нелепицами.

— Ладно, с утопленником разобрались. А насчёт пропавших детей что-нибудь ещё скажешь?

— А далеко ходить не надо, в прошлом году Минкина отобрала ребёнка у крестьянки Дарьи Константиновой, уроженки села Грузино. Эта самая Дарья, возьми на заметку, личность примечательная, богатая баба, муж её, Семён Алексеев, ни много ни мало управляющий мирским банком. Между прочим, с окладом в тысячу рублей.