— Удивил, у нас, почитай, половина богатейших купцов — крепостные.

— Но Минкина всё же отобрала дитя у родителей. Придралась к какой-то мелочи да и наказала на свой лад. В сиротском приюте теперь проживает бедолага, но мать с отцом к нему тайно ездили и на приют сей жертвовали. Об этом и бумаги соответствующие у директора имеются, проверял.

— А ведь это тоже может быть мотив для убийства, — задумался Псковитинов.

— Отчего же нет? Ну, не своими руками, чай, есть в кубышке про чёрный день. Полагаю, когда ты вызовешь эту парочку на допрос, у них и отговорка будет наготове, и твёрдое алиби, где они находились в день и час убийства. Гостей принимали или сами в гости ездили. Большое число народу непременно сможет сей факт подтвердить. Семён — человек умный, законы знает, если это он убийство спланировал, стало быть, и последствия просчитал. Тридцать четыре года, огромные связи, денег куры не клюют!

— Мог бы и выкупить дитё из приюта, нешто Настасья Фёдоровна от лишней тыщёнки отказалась бы?

— Так в том-то и дело, что самодурка. Баба злющая, если ей в башку втемяшится подлость какую сделать, лучше на хлебе и воде сидеть будет, но задуманное осуществит. Впрочем, на каком хлебе, на четыреста рублей, прожить можно, да и Аракчеев разве содержанку свою оставит? Так что… — Он махнул рукой. — А ты нарочно поезжай в наш приют, к отцу Иоанну, он всё про всех знает. Покажет он тебе этого ребёночка, и бумаги о пожертвовании у него в отдельной папочке хранятся. Он мне списки с них делал, но Жеребцов всё отобрал.

— А ты сам ребёнка Дарьи видел? — снова встряла в разговор Машенька. — Каков он?

— Как не видеть? Видел. Золотая головка, ясные голубые глазки. Митрошкой назвали. Дмитрием Семёновичем. Хорошенький, здоровенький. Содержится прилично. Я, не уведомив, заявился, так что они бы не успели помыть да в чистенькую рубашонку приодеть. А вот тебе совсем свежий случай. У купца Сазонова, как ты знаешь, во дворе сплошняком калмыки, ещё прадедом его завезённые. Поколения три уже сменилось, всё, понятное дело, уже обрусели совершенно и веру приняли христианскую. Живут все честь по чести. Сазонов как человек просвещённый время от времени зовёт к себе на обеды с музыкой в восточном вкусе, и крепостные его надевают шаровары, чалмы, туфли с носами такими вверх, ну, ты знаешь, как у звездочётов. Сам Сазонов обряжается шахом, жена его — шахиней. Изображают, так сказать, персидскую жизнь. Все гости сидят на шёлковых подушках, кушают сладости и рассказывают сказки. У кого лучшая, тому и приз. Мы с Машенькой как-то ездили. Она ещё крохой была. Помнишь, Машутка?

— Помню! — обрадовалась девушка. — Только мы давно у них не бывали. Ты всё занят. А поедем, так, чур, я себе не платье, а совсем другое, архалук, как у горцев, закажу. Вот смеху-то будет!

— Съездим ещё. Сазонов хороший человек, любезнейший, милейший. У него свои три дочки, так что Машеньке там раздолье о своём, девичьем, поболтать. Непременно съездим, и ты бы, душа, поехал, что ли. С полгода назад у дворовой калмычки, что у Сазонова поварихой служила, пропал детёнок мужеского пола восьми месяцев отроду. Люди Сазонова с неделю в полях, лесах искали, не нашли. Заподозрили, не мать ли извела сыночка, ибо родился он одна ножка значительно короче другой, но купец за своих калмыков стеной встал. Сам в управу приехал и честное купеческое слово дал, что-де повариха его — женщина почтенная, целую ораву детворы невесть от кого прижившая и воспитавшая, не могла такого злодейства сотворить. И знаешь, я ему поверил.