Мужчина ободряюще кивнул напоследок и шагнул в тамбур, натянул химзу и противогаз. Затем открыл тяжелую дверь, поднялся по ступенькам. Постоял, привыкая к темноте и вслушиваясь в то, что творилось вокруг. В кронах могучих деревьев, росших вдоль Сетуни, шумел ночной ветерок и трепал голые черные ветви. Слабо журчала внизу вода – река практически не замерзала зимой, разве что в самые сильные морозы. Поодаль виднелись кое-где среди деревьев полуразрушенные дома – там проходил Второй Мосфильмовский.

К счастью, снегопадов последние дни не было, иначе пришлось бы тропу прокладывать до ближайшего дома, а там уже и брать почти нечего. Но из-за оттепели берега реки превратились в месиво жидкой глины – тоже не очень хорошо.

То и дело вокруг Михаила сновали бесшумные тени – это охотилась стая. Подбежал Мальчик, мимоходом ткнулся носом в руку и куда-то умчался. Хороший признак – раз псы спокойны, значит, никого опасного поблизости нет.

Михаил невольно кинул взгляд туда, где за холмами и деревьями находилась киностудия. «Столько лет, – подумал он, – они все лежат там, и отец где-то среди них. Много раз я думал добраться туда – и все откладывал, боялся. Да и зачем? Разве мне станет легче, если найду его тело? А теперь уже слишком поздно – погибну раньше, чем дойду туда».

Под ногами оказался человеческий череп. Мужчина подумал, что это, наверное, останки Федора – его ведь так и не похоронили, никто не стал этим заниматься.

В кустах кто-то завозился – размером с собаку, но у собак повадка другая. Михаил, поколебавшись, поднял ружье и выстрелил наугад. Постоял, выжидая, но все было тихо. Оказалось, он уложил здорового бобра. Вокруг уже бродили сбежавшиеся на звук псы, принюхивались. Михаил осторожно, стараясь не уколоться об иглы, в которые превратилась шерсть безобидного когда-то зверя, отрезал голову и кинул им. Тушку убрал в потяжелевший рюкзак и подумал, что пора, пожалуй, и возвращаться. Этого мяса им дня на три хватит, а там видно будет. Удивительно – неужели бобры уже очнулись после зимней спячки, выбрались из своего жилища? Еще только начало марта, не рановато ли? Добыча не очень-то его порадовала, хотя бобра они съедят, конечно. А из бобровой струи сделают настойку, которая, как говорил когда-то дядя Гена, ныне покойный, лечит чуть ли не все известные болезни. Михаил не особо верил в это в отличие от остальных. А сам он почему-то убежден был, что лишить жизни этого зверя – плохая примета. Может, оттого, что помнил – «убить бобра» означало прежде либо добыть что-то ценное, либо, наоборот, обмануться в расчетах и выбрать из всех вариантов худший. И подозревал, что в его случае верно как раз второе. «Убил бобра – не жди добра», – сказал себе Михаил. Хотя это Ланке пристало верить в приметы, а ему такая мнительность была вовсе не к лицу. Неподалеку хрустнула ветка, и мужчина сразу насторожился, ругая себя за беспечность. Стареет он, что и говорить; скоро, видно, и на охоту ходить не сможет, или сложит в один прекрасный день буйну голову на этой самой охоте. А точнее – в одну прекрасную ночь. На собак надежды мало, они тоже стали трусоваты, и винить их за это нельзя.

Вдруг он уловил подозрительный звук. Это не был шорох ветра в листве. Совсем рядом хрустнула ветка. Михаил насторожился, вновь поднимая ружье. Замер, вглядываясь. Тут лунный луч пробился сквозь густые кроны, и он увидел чуть ли не у своих ног человека. Тот пытался ползти, но получалось у него неважно. А собаки, не обращая на незнакомца внимания и ворча, сбились в кучу над головой бобра.

«Вот тебе, тятя, и мясо на обед, – мысленно присвистнул Михаил. – Называется, сходил за хлебушком. Вот уж действительно – убил бобра».

Мысли лихорадочно сменяли одна другую. Что теперь делать? Чужих Михаил не любил. Но оставить неизвестного в таком беспомощном состоянии и просто уйти тоже невозможно, хотя искушение было сильным.