– А кто на Моране заклинился? – раздался вдруг голос Ланы. Как она успела подобраться так незаметно? Михаил и не знал, что она слушает их разговор. Впрочем, тут, в убежище, где многие комнаты представляли собой, по сути, отгороженные досками пространства, звукоизоляция была понятием условным. Никогда нельзя было знать, сколько человек слышит в данный момент твои слова. И очень трудно было скрыть что-то от детей – они шныряли по убежищу, как тени, взрослые натыкались на них в самых неожиданных местах. Ох уж этот Джек Лондон – после того как Тина прочла им его рассказы, подрастающее поколение помешалось на игре в индейцев. Ну что ж, должно же быть у них детство, чем им еще занять себя, особенно после того, как взрослые решили, что отныне брать их с собой наверх опасно. Один Рустам, как самый старший, иногда выходил на поверхность, чем очень гордился перед остальными.

– Да это я так, не обращай внимания. – Михаил постарался говорить безразличным тоном, но обманет ли это его жену? Когда столько лет живешь бок о бок, начинаешь слышать и то, что не было сказано вслух. Он мысленно прикинул, закончился ли тот срок, который дали ему? Они сказали – у тебя есть год, а после этого жди нас в любой день. Мы придем за тобой и твоими щенятами. Значит, теперь в любую минуту можно ожидать незваных гостей.

А тут еще Ланка, которая слишком часто навещает больного, слишком внимательно смотрит на него. Михаил нервничал. Неужели какой-то ее знакомый из прежней жизни, о котором он не знал? Надо отдать ей должное, Ланка умела хранить свои тайны. Может быть, это даже тот самый тип, из-за которого в конечном счете они и оказались тут? Вот была бы насмешка судьбы.

Даже если просто знакомый – все равно радости мало. Теперь уже почти не осталось вокруг людей, знающих, что Ланка – его сводная сестра, хотя они не кровные родственники. Неужели снова придется пройти через это – недоумевающий взгляд, неодобрительное покачивание головой – «Ну вы, ребята, даете!» Ему-то ладно, он привык, а вот Ланка… Тем более что она его не любит. Ну, может, за столько-то лет привыкла, привязалась на свой лад, оценила его заботу. Но это не любовь.

А он сразу, как только увидел ее – еще полуторагодовалой малышкой – понял, что это самый главный в его жизни человек. Понял раз и навсегда. Она уставилась на него своими сонными совиными глазами, потом подошла поближе. Он, пятилетний, присел перед ней на корточки, а она вцепилась ему в волосы и уверенно сказала: «Мое!» Так оно и вышло, что с тех пор и навеки он принадлежал ей весь, с потрохами. Взрослые любили потом, смеясь, вспоминать эту сцену. А он и так все помнил, хотя, казалось бы, в таком возрасте память еще детская. Но, видно, самое важное отпечатывается в ней прочно.

Вот чего он не помнил – так это в какой момент папа сказал ему, что теперь они будут жить вместе с тетей Соней и маленькой Светланой. До этого они жили одни, сами по себе – мать его умерла, когда ему было два года, а до этого долго болела. Им помогала бабушка, мать отца. Тот не верил, когда Михаил рассказывал ему, как подходил к маминой постели, как она гладила его по голове. Он считал – ребенок выдумывает, не могло у такого малыша сохраниться что-то в памяти.

А к тете Соне они ходили в гости. Кажется, у тети Сони был муж, но очень быстро куда-то делся. И они стали жить одной семьей.