Дождь струился по оконным стеклам.

Они постояли несколько минут, не говоря ни слова.

Грязная одежда Этель валялась на кожаном кресле. Портреты предков — их было три или четыре — исподтишка наблюдали за ними со стен, и блики в их глазах мерцали, как слезы.

— А здесь ничего не меняется.

— Да, ничего, — сказал Пол. — Мэри каждый день ставит свежие цветы.

— И даже стелет свежие простыни.

— И говорит: «Я убрала спальню Хозяев». Уж и не знаю, что здесь можно убирать.

И они дружно рассмеялись.

— Да уж, — сказала Этель.

— А Хозяева уже десять лет как не спят здесь. И никто в эту комнату не заходит.

Он взглянул на Этель и добавил:

— Кроме тебя, — ты по-прежнему наряжаешься в папины вещи из этого шкафа.

И оба посмотрели в зеркало.

Теперь им было уже не до смеха. Они вспоминали, как в возрасте четырех и двенадцати лет пробирались на рассвете в родительскую спальню и свирепо, точно разбойники с большой дороги, бросались на их широкую кровать. Полусонный отец кричал воображаемому кучеру: «Гони!» и защищал, со шпагой в руке, жену, которая испуганно прятала голову под подушку. А маленькие бандиты скатывались на ковер.

И если в такие моменты горничная Мэри входила в спальню, чтобы раздвинуть шторы на окнах, то при взгляде на эту сумасшедшую семью, лежавшую кто где — старшие в изнеможении на кровати, мальчик на полу, а маленькая девочка, обутая в огромные отцовские сапоги, и вовсе под комодом, — она твердила: «Да они все безумные! Господи, ну и сумасброды!»

Но по ночам, лежа в постели, она молилась о том, чтобы они еще долго оставались такими.

Этель и Пол бережно прикрыли за собой дверь родительской спальни. Внизу их ждал обед. Все комнаты были натоплены. Они сели поближе к камину, бок о бок, в торце стола, такого огромного, что его конец терялся где-то вдали, в шотландских туманах.

Им прислуживали трое лакеев, двое других стояли в дверях.

Огни канделябров добавляли света к пламени очага.

— Я знаю, кого ты хотела увидеть в Париже, — сказал Пол.

Этель опустила глаза.

Тогда он нарисовал кончиком ножа букву «В» в ее тарелке.

В тот же вечер, над Средиземным морем

Около десяти часов вечера на борту цеппелина кто-то бросил в темноте, рядом с Ванго, моток веревки. Он уже приготовился к прыжку, как вдруг услышал задыхающийся шепот Эккенера:

— Они тебя ищут. Как только я подам сигнал, ты выберешься на крышу цеппелина, а потом спустишься на землю по веревке. Мы будем лететь очень низко. Удачи тебе, Иона!

«Какой сигнал? Какая земля?» — хотел спросить Ванго, но тут со стороны трапа послышался еще чей-то голос.

— Командир, что вы тут забыли?

И в лицо Эккенеру ударил луч света от мощного фонаря. Голос принадлежал Максу Грюнду.

— Я смотрю, вы любите прогуливаться по вечерам во всяких укромных местах…

После инцидента с поваром Отто гестаповцы временно прекратили поиски. Они собирались возобновить их на следующее утро, начав с обыска кают десяти мотористов. И были уверены, что за несколько часов обнаружат своего нелегала.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросил Грюнд.

Хуго Эккенер заслонился ладонью от бьющего в глаза света.

— Нет, не думаю, что вы способны мне хоть в чем-нибудь помочь.

— Может, у вас какие-то проблемы?

— Да.

— У всех есть свои маленькие секреты, командир; у кого благородные, у кого постыдные.