– И что это значит? – подняла брови Людмила Илларионовна.

– А то, Люсенька, что нельзя назвать счастливым день, пока он не закончится. А в нашем случае: мы узнаем обо всём точно лишь тогда, когда завершим дело.

– Вот увидишь… Ну ладно, – она махнула рукой. – Викеша, ты сегодня собирался на приём к врачу Потапову. Был? Расскажи.

– Да, дядя, давай, пока Володьки нет.

– Почему? – удивилась Людмила Илларионовна. – Неужели такой секретный разговор выдался?

– Да нет… – Викентий Павлович тоже недоуменно глянул на Митю.

Тот засмеялся:

– И где же ваша знаменитая интуиция, дорогая чета сыщиков? Ваш внук влюблён, в девушку Аню Потапову. Потому не стоит лишний раз травмировать его юные светлые чувства.

– Вот в чём дело… – Викентий Павлович тоже кое-что припомнил, некоторые моменты. – Что ж, самое время для светлых чувств. А травмировать не придётся.

И пока жена всё ещё осознавала услышанное, стал рассказывать.

В администрации тракторного завода ему выписали рабочее удостоверение на имя Орленко Ивана Павловича. Этот человек, по возрасту почти ровесник, не так давно работал в типографии наборщиком-линотипистом. Но вышел на пенсию и переехал жить к дочери в пригородную деревню. По документу в заводской поликлинике выписали медицинскую карточку и записали на приём к окулисту. Викентий Павлович так простодушно и настоятельно просил «К самому лучшему, к вашему главному!», что сестра и направила его к доктору Потапову, заведующему офтальмологическим отделением.

Никогда Петрусенко очки не носил. Но последнее время стал замечать: читая, приближает книгу или газетный лист. Вот на это решил пожаловаться, да ещё на резь в глазах, на то, что слезятся на ветру. Иначе с чем идти к врачу? Для начала доктор посадил его перед таблицей Сивцова, и Викентий Павлович решил «плохо видеть» уже восьмую строчку, хотя читал и предпоследнюю. Последнюю да, там мог и ошибиться. Потом Потапов повёл его в тёмную комнату, смотрел, как он сказал, глазное дно через прибор, разглядывал зрачки в линзы. Всё это время Викентий Павлович задавал наивные вопросы, доктор охотно и подробно отвечал. По-доброму удивлялся:

– У вас нет и намёка на катаракту! Это редкость в таком возрасте, да ещё при таком производстве. У вас ведь вредное производство?

И Викентий Павлович со знанием дела рассказывал ему о шрифтах, кеглях, пунктах, линотипных отливках текста.

– Вы уникальный человек, – говорил Потапов. – Сохранить зрение, десятки лет разбирая такие маленькие буквы!

– Цицеро, корпус или боргес ещё ничего. А вот, конечно, петит или нонпарель… Это же всего шесть пунктов.

И объяснял доктору, что пункт, если попросту говорить, меньше полумилиметра.

– Есть, конечно, шрифты и помельче, но в нашей типографии с ними не работают…

Потапов и сам не заметил, как стал говорить с любознательным и симпатичным печатником на темы совсем не врачебные. И о дочери рассказал, которая полюбила иностранца – коммуниста-эмигранта. Он и не уловил того, что перешёл к этому откровению после реплики Петрусенко о последних событиях в гитлеровской Германии. Это было так естественно: рабочий типографии, конечно же, всегда в курсе последних мировых новостей.

– Доктор прописал мне очки. Вот рецепт… Немного, полторы диоптрии. Пожалуй, я закажу их. Когда он мне подбирал линзы, я последнюю строчку на таблице так чётко видел… Да, а Потапов честный, откровенный человек. Уверен, никакого отношения к тайной деятельности Хартмана не имеет, даже не догадывается. Кстати, после переезда Хартман у Потаповых вообще не появлялся.