Не легко и далеко не сразу он решился на осторожный поворот курса: от открытой конфронтации с коммунизмом, которая началась сразу же после смерти Рузвельта, к встрече за столом переговоров; в конечном счете Хрущев тоже генерал, потерял на фронте сына, войну знал, как и он, Айк, не по книгам или кинофильмам.

После того как переговоры на уровне послов увенчались относительным успехом, состоялась встреча в Женеве и было решено организовать конференцию глав четырех держав-победительниц в Париже, Эйзенхауэр вызвал директора ЦРУ Даллеса и попросил его прекратить все полеты самолетов-разведчиков У-2 над Советским Союзом.

Вообще-то, он с самого начала довольно скептически относился к этой затее, которая стоила стране тридцать пять миллионов долларов; он никогда не мог забыть, как Даллес, холодно поблескивая узенькими стеклами очков, убеждал его, что в случае непредвиденных обстоятельств самолет рассыплется, исчезнет, превратится в пыль...

- А пилот? - спросил Эйзенхауэр.

- Погибнет, - ответил Даллес. - Все продумано, он тоже исчезнет.

- Но это невозможно! - с трудно скрываемой неприязнью посмотрел он на Даллеса. - Это безжалостно и лишено какой-либо нравственности.

- Мистер президент, - ответил Даллес тихим голосом, - молодые пилоты Центрального разведывательного управления идут на дело с открытыми глазами. С одной стороны, это высокий патриотизм, свойственный людям нашей страны, с другой - если смотреть правде в глаза - бравада отчаянных головорезов, готовых на все... И потом, мы им очень много платим... В случае трагического исхода их семьи не будут знать забот - полнейшая материальная обеспеченность... Но это крайний случай, мистер президент. Русские не достанут наши У-2, у них нет таких ракет, уверяю вас, риск совершенно минимален...

...Вскоре после того, как газеты напечатали сообщение о точной дате встречи "большой четверки" в Париже, рано утром, что-то около шести (первое, что Эйзенхауэр заметил, когда его разбудили, был косой, какой-то осенний дождь за окном, хотя в эту пору здесь, в Вашингтоне, всегда давила влажная жара), помощник сообщил ему, что с военной базы Адана, в Турции, исчез самолет ЦРУ У-2.

- То есть как это так - "исчез"? - удивился Эйзенхауэр. - Его похитили?

- Нет. Он вылетел, но связь с ним вскоре прервалась...

- В каком направлении вылетел У-2? - спросил Эйзенхауэр, одеваясь. Запросите маршрут. Полагаю, он не взял курс на Россию?

- Нет, - ответил помощник, - из Лэнгли сообщили, что самолет отправился в направлении Ирана и Афганистана...

- Слава богу, - заметил президент. - Хорошо, что вы меня разбудили, сейчас я приду в Овальный зал...

...Когда стало известно, что У-2 сбит над Свердловском, Эйзенхауэр горько усмехнулся:

- Что ж, можно считать, что встреча в верхах расстреляна...

Кому это на пользу? Нам? Вряд ли...

Он помнил, как Даллес, вызванный им в Белый дом, предложил взять на себя всю ответственность и выйти в отставку...

Эйзенхауэр сухо заметил:

- Подписав вашу отставку, я таким образом публично признаю, что в этой стране правит не народ, избирающий своего президента, а Лэнгли, самовольно определяющая политику Соединенных Штатов... К сожалению, я не могу принять вашу жертву, Аллен... В данном случае вы принудили меня пожертвовать своим честным солдатским именем - во имя престижа этой страны...

Эйзенхауэр никогда не мог забыть долгое совещание в Белом до накануне вылета в Париж, после того, как Кремль потребовал от президента - в качестве необходимого шага перед началом переговоров, - официального извинения за случившееся: самолеты-разведчики совершают такого рода маршруты над территорией другого государства лишь накануне запланированной агрессии; с такого рода утверждением было трудно спорить; как генерал, планировавший высадку союзников в Нормандии, Эйзенхауэр понимал справедливость русского требования, но, как президент великой державы он прежде всего был обязан думать о протоколе, который вобрал в себя - в данном конкретном случае вопрос престижа Америки.