"Хороший образ, - подумал Кузанни, - можно использовать в монтаже; спокойствие ночного Голливуда, одиночество, становящееся привычным, металлический шелест пальмовых стрел в темноте; встык - такой же звук над Вьетнамом; пейзажи даются на такой же, как здесь, тишине, а потом экран должен взорваться от свистящего рева турбин сверхзвукового бомбардировщика, а после ландшафт исчезнет, поднятый в небо взрывом многотонной бомбы, черной, пахнущей шлаком, безжизненной пылью; на медленном оседании сожженной земли пойдут титры фильма; когда гарь и дым развеются, я покажу иной ландшафт, наш юг, Сан-Диего, безмолвную устремленность баллистических ракет; словно корабли инопланетян, стоят они в скальной пустыне - безнадежность лунной поверхности, тишина, абсолютная, шершавая тишина, и нет уже шелеста пальм, ощущение тотальной, безнадежной в ы ж ж е н н о с т и планеты..."

Кузанни взял свой маленький, карманный диктофон - работал только с ним, знай себе наговаривай то, что я в л я е т с я перед глазами и явственно слышится в ушах, - еще раз посмотрел на фото сына; какой прекрасный был парень еще год назад, единственный друг, господи, как сложна жизнь наша, и, поднявшись из-за стола, начал неторопливо ходить по кабинету, окна которого выходили в сад; сценарий своего фильма он диктовал так, словно бы видел на экране все, о чем говорил:

- Весна восемьдесят пятою, Нью-Йорк, биржа... Тяжелый, постоянный, тревожный гул голосов; на огромном бело-красном электронном табло пульсирует экономическая жизнь страны, которая выражена в цифрах, означающих взлеты и падения акций ведущих корпораций. За этими точечными взлетами пунктов специалисты сразу же видят разорение одних, счастье других, надежду третьих.

На табло резко возникают цифры стоимости акций "Авиа корпорейшн"; зафиксировано падение еще на два пункта; взрыв оживления среди присутствующих пугает жесткой немедленностью реакции биржевых маклеров.

Дейвид Ли - президент "Мисайлс индастри" ["Ракетная индустрия"], наблюдая за тщательно просчитанным сумасшествием биржи, обернулся к спутникам:

- По-моему, после этого сэру Питеру Джонсу не подняться.

И быстро двинулся к выходу. Он шел мимо кабин, где сидели маклеры, связанные прямыми телефонами со своими компаниями и клиентами, мимо тех закутков, где обосновались журналисты и, улыбаясь, слушал их быстрые, кричащие сообщения: "Компания, созданная сэром Питером, зашаталась"; "Самолеты Питера Джонса не нужны больше нашим ВВС?"; "Сегодняшнее падение акций на бирже свидетельствует о кризисе политики сэра Питера!".

Этот же день, три часа спустя.

...Техас, маленькое ранчо миллиардера Питера Джонса - президента "Авиа корпорейшн". Около конюшни - телевизионные установки, где толпятся репортеры газет и фотокорреспонденты; идет съемка вывода коней, их объездки.

Когда увели танцующего каурого жеребца, из конюшни вразвалочку появился ковбой:

- А сейчас наш главный сюрприз: трехлеток Виктори, подарок сэру Питеру от принца Фарука.

На Виктори выехал сам сэр Питер, кряжистый седой старик, чем-то похожий на Жана Габена - в потрепанных джинсах, клетчатой, красно-белой рубахе и замасленной широкополой техасской шляпе.

- Как конь, ребята? Хорош? - улыбнулся Питер Джонс журналистам.

Первый корреспондент:

- Почему принц Фарук подарил вам этого коня?

- Видимо, потому, что любит нашу страну. Второй журналист:

- Тогда он должен был подарить этого жеребца президенту...

Питер Джонс усмехнулся:

- Он и подарил его президенту.

Второй журналист:

- Олицетворяете Штаты с Вашей корпорацией?

- Не навязывайте мне модель ответа, дружище.