– Что ж, – трагически молвила Эйдрин, – я счастлива.

Глава 16

– Я хочу сказать, считай это театром, простым продолжением цирка. Братья и сестры раньше изображали влюбленных. Бет и Боб Гринольф играли Ромео и Джульетту в Принсис-тиэтр в Манчестере, в Англии, году приблизительно э-э-э в 1933-м. Конни Чаттерлей и егеря Мэллорса в сценической версии уморительной проповеди Лоренса играли Гилберт Циммерман и его сестра Флорейс. По-настоящему совершали все действия, причем голые, с гениталиями, увитыми цветами, и прочее. Разумеется, гораздо позже 1933-го.

– Ох боже боже, в какую же ты нас беду втравил.

– Скоро – может быть, завтра, может быть, даже сегодня, сможем разъехаться по отдельности, то есть, я имею в виду, если ты мне денег одолжишь. Полиция не позволит себе ударить в грязь лицом, не представив – через приличный промежуток времени, как бы охватывающий потаенное мастерство и прилежность, – того или иного лидера кружка. Возможно, с самим президентом решат, кто это должен быть. Может, министр образования расколется и признается; крупный процесс, общая чистка, президент осиян новой славой. И окажется, что министр образования, вольномыслящий или вольный каменщик, сам устроил взорванное поддельное чудо, чтоб заставить молчать истинное.

– Ты наделал черт черт черт…

– Ты же знаешь, что это несправедливо.

Я взял из-под совы денег, сходил через дорогу в «Йо-хо-хо, ребята» за бутылкой «Feileadhbeag» (произносится «филибег»), шотландского виски, производимого в Порт-оф-Спейпе, и стал его пить. Я был разговорчив, в приподнятом настроении.

– Но что это значит, что доказывает?

– Возможно, конечно, что будет единственный возможный кандидат, – наш кандидат. Что значит? Что доказывает? А, сегодняшнее дело. Наивно, в самом деле. Никто ведь не думает жениться на своей сестре. Если я на тебе женюсь, значит, ты мне не сестра. Значит, я ее сын, Л лев. И как Л лев, покидаю ее с молодой женой. А потом все будет спасено, в том числе честь. Не смогут же они насильно принудить к завершенью супружеских отношений, хотя, может быть, попытаются.

– Супру супру…

– Я сумею сыграть, а ты сможешь? Лучше выпей еще. Лучше хихикай, чем так, как сейчас.

Сейчас она осунулась и дрожала, тряслась всем жирным телом, как, наверно, хотя я, конечно, его не купил, ее излюбленный студель; жирное лицо обвисло, словно толстая нога в тесной туфле. Я продолжал:

– Что касается меня, ситуацию вполне можно назвать интересной. За два дня в чужой стране я обрел мать в виде говорящей по-валлийски Царицы Птиц, которая меня пугает…

– Меня тоже пугает.

– Может быть, но ты не видела, как пикируют ее проклятые ястребы. Один неверный шаг, и летят. В глаза целят.

– Ох боже боже боже.

– Такой у них номер. Еще выпей виски. Дальше, несколько часов я провел в тюрьме, нашел в садовом сарае произведения величайшего неизвестного художника, и в меня стрелял задающий загадки специалист по епископу Беркли с львиной мордой.

– Ох боже, до чего гадкий вкус.

– Значит, думай о гадком вкусе, и ни о каких других гадостях. Самое интересное, что нынче вечером цирковой клоун должен женить меня на собственной сестре, – о которой я впервые услышал в прошлое воскресенье, а встретил во плоти вчера, – и передо мной стоит задача похоронить в саду труп юноши, моего двойника, верней, бывшего двойника. Единственный момент для этого – то, что все на свете будут называть моей брачной ночью. Понимаешь, старик, мать твою, это надо обстряпать.

– Ты чудовище.