|
Теперь никто не узнает, что я похоронил монаха, — сказал я, надел монашескую рясу и плащ, закрыл лицо капюшоном и сел на мула. «Куда ехать? — спрашиваю себя. — Эта дорога мне не подходит, тут меня могут узнать. Поеду-ка я прямо через лес, пока не найду другую». Так я и сделал — ехал, ехал по лесу, верно, не меньше двух миль. Луна зашла, и в лесу стало темно хоть глаз выколи. И тут пять-шесть человек хватают под уздцы моего мула. У них оружие, а у меня ничего нет, что я мог поделать? Они мне что-то говорят, я не отвечаю и не показываю лица. Очень скоро они нашли сумку с деньгами (чёрт бы их побрал!) и повели моего мула через лес. И вот мы подъехали к большой поляне, на которой горел костер. Вокруг него лежали люди, много людей: одни ели, другие пили. Стащили они меня с мула, а я наклонил голову и протянул к ним руки, как это делают монахи, когда благословляют. Они подвели меня к какому-то человеку и вывалили у его ног все мои денежки из сумки. Он что-то приказал им, а я глянул через щель в капюшоне и увидел перед собой знакомое лицо. «Эге, — говорю я сам себе, — да это проклятый каторжник дон Сильвио!»
— Дон Сильвио! — воскликнул Джек. — Что он там говорил о доне Сильвио? — с нетерпением спросил дон Филипп. Когда рассказ Мести опять перевели, он продолжал: — Меня отвели в сторону, там привязали к дереву и оставили. Они ели, пили и веселились, но забыли угостить меня. Так как мне нечего было жевать, я принялся грызть верёвки и перегрыз их, но простоял ещё два часа, пока они все не заснули и не наступила тишина. Я всё время говорил себе — подожди немного. Когда они все заснули, я вытащил нож и пополз по земле, как это умеют делать у нас на родине. Потом я приподнял голову и огляделся: на вахте стояли два каторжника, но они ожидали опасность с другой стороны и не видели, каким галсом я лавирую. Я пополз дальше и лёг борт о борт с этим мерзавцем — доном Сильвио. Он спал крепко, положив под голову мою сумку с долларами. «Нетолго тепе влатеть ими, неготяй», — думаю я. Я оглядываюсь по сторонам, никто не обращает на меня внимания. Тогда я погружаю мой нож прямо ему в сердце и зажимаю рот рукой, чтобы он не пикнул. Он забился, открыл глаза. Тогда я сбросил капюшон и открыл ему своё лицо. Он хотел что-то сказать, но я зажал ему рот ещё крепче, ударил ножом ещё раз, и мерзавец застыл, как бревно. — Подожди, Мести, мы расскажем об этом дону Филиппу. — Умер! Дон Сильвио мёртв! О, Мести, ты заслуживаешь вечную благодарность нашей семьи, ибо пока дон Сильвио был жив, мой отец не мог считать себя в безопасности! — Когда я вогнал нож в сердце дона Сильвио, я остался лежать рядом с ним ещё некоторое время, как будто бы ничего не случилось. Потом я вытащил из-под его головы свою сумку с долларами и, ощупав его с головы до ног, забрал у него пистолет и кошелёк, полный золота. Вот он, гляньте. Я взял их и осмотрелся: все спали, и я пополз назад к своему дереву. Там я встал, как стоял прежде, чтобы немного подумать. Вахтенный подошёл ко мне, увидел, что всё в порядке, и ушёл. Повезло мне, клянусь небесами, что я вернулся к дереву! Я немного подождал и пополз. И полз, пока не добрался до кустов. Тогда я бросился бежать так, что только пятки сверкали. Когда наступил рассвет, я так устал, что лёг отдохнуть в кустах и провёл там целый день. Ночью я пустился в путь и скоро нашёл знакомую дорогу. Я не ел целые сутки. Когда я отыскал дом, где мы ужинали с монахом, я просунул голову в дверь и увидел ту женщину, что угощала нас ужином. Я жестом показал, что голоден. Говорить я не мог, зато усиленно набивал рот едой и даже лица не открывал. Женщине это не понравилось, она начала скандалить, но я отбросил капюшон и показал ей своё чёрное лицо и белые зубы — она приняла меня за дьявола и так испугалась, что убежала из дома, а я наелся до отвала и отправился дальше. |
