Распутин сидел с закрытыми глазами, опустив голову. Молчание продолжалось необычайно долго и томительно. Подали чай. Распутин забрал пригоршню печенья, бросил его в стакан, уставился опять на Коковцова своими рысьими глазами, и тот сказал напрямик:

— Напрасно вы так упорно глядите на меня. Ваши глаза не производят на меня никакого действия. Давайте лучше говорить просто, и ответьте мне, разве не прав Валерий Николаевич?

Распутин усмехнулся, заерзал на стуле, отвернулся и проговорил:

— Ладно, я уеду, только уж пущай меня не зовут обратно, если я такой худой, что царю от меня худо.

Коковцов стал расспрашивать Распутина о продовольственном деле в Тобольской губернии, где в тот год был неурожай. Распутин отвечал здраво, толково и даже остроумно. Но стоило только мне сказать ему: «Вот, так-то лучше говорить просто, можно обо всем договориться», — как он опять съежился, стал закидывать голову или опускал ее к полу, бормотал какие-то бессвязные слова: «Ладно, я худой, уеду, пущай справляются без меня, зачем меня зовут сказать то да другое, про того да про другого…» Долго опять молчал, уставившись на Коковцова, потом сорвался с места и сказал только: «Ну, вот и познакомились, прощайте», — и ушел.

Судя по этим воспоминаниям, на спокойного, здравомыслящего человека «животный магнетизм» Распутина не оказал никакого воздействия.

У Коковцова был опыт общения с людьми подобного типа во время службы в Министерстве юстиции. По его мнению, Распутин — типичный сибирский варнак, бродяга, умный, играющий роль простеца и юродивого. Ему недоставало только арестантского армяка и бубнового туза на спине, как опасному каторжнику.

На следующий день Коковцов узнал от Мамонтова, что «миленький» (так называл он Распутина, подражая его привычке говорить всем «милой, миленькой») уже доложил в Царском Селе о том, что был у председателя Совета министров, который уговаривал его уехать в Покровское. И услышал в ответ сердитые слова о том, что Коковцов суется туда, куда не спрашивают.

При очередном докладе царю, закончив деловую часть, Коковцов передал ему содержание разговора с Распутиным. Николай II спросил:

— А какое впечатление произвел на вас этот мужичок?

— Самое неприятное. Мне казалось во все время почти часовой с ним беседы, что передо мной типичный представитель сибирского бродяжничества. С подобными типами я встречался в начале своей службы в пересыльных тюрьмах, на этапах, среди так называемых не помнящих родства. Они скрывают свое прошлое, запятнанное преступлениями, и готовы буквально на все во имя достижения своих целей. Мне не хотелось бы в дальнейшем встречаться с ним наедине. У него отталкивающая внешность, искусственные приемы какого-то гипнотизерства и юродства. Он способен на простой толковый разговор на обыденные темы, но который быстро сменяется потом таким же юродством.

Распутин уехал из Петербурга. Коковцову довелось убедиться, что письмо императрицы к Распутину было подлинным. В нем ему запомнилась фраза: «Мне кажется, что моя голова склоняется, слушая тебя, и я чувствую прикосновение к себе твоей руки». Были и другие высказывания, из которых можно было заключить о достаточно близких отношениях «миленького» с супругой царя.